Они, предлагающие свои тела, свою плоть, свою кровь, свой кров, хлеб и вино, прятались по норам, будто крысы — но продолжали следить оттуда светящимися зрачками. Стоило свистнуть — и они показывались, склабили плохие или не столь уж плохие зубы, выползали на приманку — в лондонской тьме даже у Христа замылится всевидящее око.
Кит шел наугад, и они сами находили его.
Слышали, чувствовали: это были его единственные друзья, возлюбленные, зрители.
Он трахнул какого-то парня, размалеванного, как девица, закатив его подол выше бедер, прямо в грязной, с чавкающей под ногами грязью, подворотне — измазываясь о покосившуюся стену, пытаясь выбить из нее преследующую его тень.
Это ты, тот, кого я считал своей тенью?
Он сунул деньги ему в зубы и со злостью сплюнул себе в кулак. От вина во рту пересыхало — и требовалось пить еще больше. Ему было больно, им обоим было больно, но так было нужно, чтобы чувствовать свое тело — оно ведь еще было?
— Меня зовут…
— Мне плевать. У тебя нет имени.
* * *
И снова была скрипучая хлипкая лестница и вздохи мисс Джинни впереди, и дрожание ступеней под их общими шагами. Только рядом с собой, по правую руку от себя, за плечом Уилл чувствовал пустоту — страшную, бездонную. И боялся: стоит лишь сделать неловкий шаг — и полетит кувырком прямо в разверзшуюся бездну, до самого Коцита.
И он был и рад — провалиться сквозь землю, пройти насквозь Ад, и оказаться по ту сторону, чтобы найти там Кита, да только все напрасно. Усилия тщетны: Кит ходил с ним по одной земле, дышал одним воздухом, это он, он сам оттолкнул его, это он сам от Кита отрекся и сбежал в ночь. И — не оглянулся. И сейчас он уже не пылал гневом, не предавался возмущению, думал: слова Кита были справедливы, хоть и сказаны в сердцах. В конце концов, кто он такой, Уилл Шекспир: ничтожный должник того, кого любит, никчемный муж для своей жены, предавшийся блуду сын, от которого отрекся даже его отец.
Кит был прав, и это он, именно он не сумел усмирить свою возросшую непомерно гордыню, и получил — сполна.
— Ну, вот ваша комната, — сказала мисс Джинни удовлетворенно, и Уилл вынырнув из своего оцепенения, подумал: наверное, она никому не может ее сдать, только таким бедолагам, и то, наверное, не всем.
В комнате ничего не изменилось — все тот же тюфяк на полу, стол, прислоненный к стене, маленькое слюдяное окно вверху. Только инея не было, но ведь уже почти весна.
Уилл почувствовал, что у него совсем нет сил, их остатки ушли на подъем по шаткой лестнице, а теперь ноги ему отказали. Он опустился на тюфяк — тот же самый, набитый той же соломой, что и тогда, когда они были здесь с Китом… Думать об этом было так больно, словно он сам из себя тянул жилы, сам себе вскрывал грудную клетку, чтобы достать еще живое, трепещущее сердце. Уилл ткнулся головой в колени, малодушно пряча от мисс Джинни покрасневшие глаза.
