Может, Кит слишком близко подпустил его к себе? Но он не давал ни шанса, напротив, Уилл совершенно четко, будто это было вчера, помнил, как Кит оттолкнул Гарри в момент, ставший слишком щекотливым и опасным. Хотя о чем речь, они все тогда сошли с ума, и если бы Леди Королева прознала, какие дела творятся в Саутгемптон Хаузе, кое-кому, уже не пришлось бы бывать при дворе, а кое-кому довелось бы распрощаться с головой, и не обязательно — вперед остальных членов.
— …я смотрю на вашего друга, мастер Шекспир, и понимаю, что влечет сэра Уолтера в неведомые морские дали, — говорил юный граф, и сам не понимал, что говорит, что делает, показывая Уиллу стальную жемчужину — точно такую же, какую носил Кит, и уж не ту ли самую, которую носил Рэли?
Уилл снова поклонился:
— Думаю, вы правы, милорд, есть сорт людей, которые находят в опасности удовольствие. Скажу больше: только опасности, и только они одни составляют весь смысл их жизни. Они похожи на пламя — привлекающее издали и обжигающее вблизи. Мне кажется, они и сами не понимают, насколько обжигают тех, кто отважился к ним прикоснуться… — Уилл говорил, и слова опять бежали впереди разума, а щеки горели точно таким же румянцем, как и юного Гарри. — Но это это не значит, что такие люди не могут быть простыми… милыми… что их нельзя любить…
Уилл замолчал, уставившись в камин, на багровые, потрескивающие поленья. Молчал и граф Гарри, и это было иное молчание, чем раньше: будто они были заговорщиками, разделили одну на двоих тайну — и поняли друг друга без слов.
Уилл встряхнулся, первым приходя в себя.
— Но я обещал вас развлекать сплетнями из-за пыльных театральных занавесов, милорд. Хотя, конечно, такой известный любитель театра, как вы, знает все, что происходит за кулисами. Но, возможно, вы не знаете, что звезды обоих театров — и Аллен, и Бербедж, — собрались жениться, и, как говорят, свадьбы назначены сразу после Поста…
* * *
Милыми?
То ли Уилл Шекспир был дураком, то ли пытался им казаться, то ли ему было известно такое, чего не знал ни один смертный под небом Лондона. О, за возможность прикоснуться к подобному знанию Гарри сейчас был готов продать душу Дьяволу.
С необыкновенной, темной, страстной, сумрачной силой поднимались перед ним образы, коими Кит населял сцену. Доктор Джон Фауст — не каждому из тех зевак, что валили на представления пугающей, завораживающей пьесы о вещах запретных и манящих, было дано понять, что главный ее герой подписал своей кровью роковой договор совсем не затем, чтобы потешить их любопытство. И даже не потому, что автору тяжелых, бороздящих разум строк так вздумалось — положим, в силу черноты его собственной души.
