— За мной, — бросил он Аллену, презрительно оттопырив губу, Кита же обдав холодом презрительного невнимания. — Немедленно. Нам надлежит обсудить это, как мужчинам.
А не таким, как этот.
Нед потянулся к солнцу понурым школяром, готовым получить свою порцию розог. Кит окликнул его следом:
— Выше нос, Тамерлан! Торгуйся до последнего, может быть, выторгуешь, чтобы тебя не приковывали к мисс Вудвард железной цепью.
* * *
Уилл добрел до дома на Хог-Лейн, когда небо потемнело настолько, что звезды, рассыпавшиеся по его своду, яркостью и величиной напоминали жемчуга, нашитые на плащ сэра Рэли. Окна светились — значит, Кит был дома. Уилл с облегчением толкнул никогда не запиравшуюся дверь, предвкушая, как сбросит с себя гнетущие тревоги. Они с Китом вместе — и ведь, в конце концов, это и есть главное.
Стоявший лицом к камину юноша стремительно обернулся: светлые, завитые локоны до самой поясницы, могли принадлежать только одному человеку во всем Лондоне.
— Кит? — с надеждой спросил граф Саутгемптон, вглядываясь в остававшегося в тени Уилла. — Наконец-то! — И тут же радость в его голосе сменилась разочарованием, искренним, хоть и искусно скрытым. — Ах, это вы, Шекспир…
* * *
Гарри казалось, что он близок к одному из тех скандальных положений, которые так пугали его добрую матушку. Если бы он сейчас спросил сам себя, зачем ему понадобилось тайно, на ночь глядя покидать Саутгемптон Хаус, чтобы оказаться здесь, на дикой окраине Лондона, среди грязи, борделей и слепой темени, ответить на этот вопрос честно не получилось бы.
Весна пьянила и ударяла ему в голову — так же, как воспоминания об одном засевшем в сердце вечере. Эти воспоминания подпитывали возвратившуюся бессонницу — ночи напролет юный граф просиживал над книгой или перед зеркалом, не видя ни строк, ни своего лица. Ему казалось, что откровение, сродни тому, что являлись по воле Божьей древним пророкам, близко. Его волосы сбивались в колтуны, и поутру их было так больно расчесывать.
Он помнил, как Кит Марло, лежа голой спиной прямиком на пахнущих свежей древесиной досках сцены, сам привлек его к себе и поцеловал. Сам! Это не могло, не имело права быть случайностью. Как и синевато-багровые полосы, испещрившие горящую под осторожными касаниями белую кожу. Эта кожа, казалось, светилась в полумраке — разве так бывает у людей?
Кит Марло, самодовольный поэт, сводящий неосторожных поклонников его дарований с ума, добрался и до разума Гарри Саутгемптона — и Гарри пал, поддавшись сладкому искушению быть поверженным. Он ждал этого момента долго. Ждал, пока кто-то захочет, чтобы он сделал это.
