— Какая это глупость! Так вот, если ты слишком туг на голову, чтобы понять это самостоятельно — я ничего тебе не показывал. Показывал, но не тебе. Или — не показывал никому. На ту чертову вечеринку пригласил тебя Саутгемптон, не я. Забыл? Помимо тебя там было дохрена народу — забыл? Почему же ты решил, что я разговаривал именно с тобой, не с Бэконом, не с Рэли, не с Уолсингемом, не с самим малышом Генри — уж его-то обхаживать у меня были все резоны…
Он фыркнул, и спрятал кинжал в ножны. Оглядел полуразгромленную гримерную — поле битвы при Босуорте, где один теряет голову, садясь на черного коня, а второй получает вселенскую обузу в награду.
* * *
— Да, неумно вышло, — признал Нед, наблюдая за тем, как Кит беспокойно, по-птичьи торопливо оправляет на себе одежду. Что-то в этих отрывистых, злых, отточенных движениях беспокоило его так же, как ощущение боли от не нанесенной раны. — Прости, Кит. Я зарвался.
Кит только покосился на него, скорчив издевательскую рожицу.
Все, как всегда. Все, как раньше, когда они оба могли засиживаться в «Розе» допоздна, до черного неба ночи, до зеленого неба рассвета, выпивая, хохоча над шутками друг друга, репетируя очередную сцену — бывали времена, бывали! В то время эти сцены вылетали из-под пера Кита так же легко и быстро, как теперь — лукавые, опутывающие по рукам и ногам речи.
Да еще ругань.
Нед позвал еще раз:
— Кит!
Тот собирался уйти, оставив после себя на память жесточайшее наказание на свете — недосказанность.
И Нед наудачу сгреб его волосы в кулак — просто чтобы вынудить повернуть голову, не воротить нос, как от какого-нибудь придурка вроде Барнфилда. О, страх превратиться в кого-то вроде этого незадачливого поэта и столь же незадачливого поклонника Кита Марло уже начал терзать по ночам.
— Ну чего тебе еще? — раздраженно спросил Кит, заливаясь нездоровым ярким румянцем.
И Нед Аллен мог бы поклясться собственным созревшим безумием, что не он сам, далеко не он сам поцеловал Кита первым.
* * *
— …представляешь, говорит: хоть режьте меня, хоть бейте, хоть убейте, папаша, а я на ней женюсь. На девке, уличной девке, которую кто только не имел, представляешь, Джон? — Джейме Бербедж горестно вздохнул и приложился в который раз к кружке. Пили они сладкий испанский херес, да только на душе от этого было все так же мерзопакостно, как будто туда разом испражнилась стая кошек.
Светловолосая девичья головка сунулась было в кабинет, где они с Джейме так и сидели до самой ночи, но Бербедж зыркнул так, что девушка, ничего не сказав, исчезла, растворилась призраком в тягучих театральных сумерках.
