Рыжий даже не обернулся, проигнорировав меня напрочь, но небритые личности, как будто их кто-то переставил с места на место, мгновенно очутились передо мной.
— Цыц, козявка, — презрительно сплюнул на сторону один из них, в то время как другой угрожающе приблизился ко мне…
Чем все это кончилось бы, не хочу думать, но тут сзади раздался Пашкин басок:
— А ну, в чем дело?!
Я обернулся. Во всю ширину улицы мощной фалангой шли волейболисты. Личности тут же куда-то испарились, как будто их и не было, и только гитарист с баками той же ленивой походкой шел по улице, напевая:
— Там, далеко, на Севере дале-о-оком,
Не помню я, в каких-то лагерях,
Я был влюблен, влюбле-он я был жестоко…
— Бичи проклятые, — сказал Пашка, неприязненно глядя ему в спину, — вот этот, Валька Кислый, самый ушлый типчик. Надо с ними кончать…
— Пардон, Паш, за серость, но что такое бич? Слышал это слово, но не очень представляю…
— Да я тоже… Бывший интеллигентный человек, по-ихнему, а попросту так: люди с темноватым прошлым. Болтаются в наших краях по стройкам, поселкам, пристаням… Сегодня здесь, завтра там. Сшибут где-нибудь на бутылку, и то ладно. Словом, бичуют. Руки везде нужны, анкет здесь не спрашивают. Послушайте, вам же к дяде Сергееву? Вот Аленка вас и проводит, — вдруг улыбнулся он.
— А зачем вам дядя Сергеев? — спросила Аленка, когда мы познакомились. — Кстати, это мой дедушка, а «дядя» — привыкли все так…
— Да видите ли, — замялся Сашка, — лучше, может, мы там, у вас дома, одним разом все и выясним?
— Пожалуйста! — Она пожала плечами и зашагала вперед.
У нее оказались совершенно очаровательные синие глаза и уже совсем потрясающая, до пояса, коса.
Идти было недалеко. Алена открыла щеколду и впустила нас во двор. Мы с любопытством огляделись. Четырехугольник двора был образован крытыми воротами с калиткой, боковой стеной высокой избы и забором, вдоль которого в два роста лежали колотые дрова. Четвертая сторона была замкнута сараем, в котором возилась и сопела какая-то невидимая со двора живность.
Все свободное пространство двора покрывал дощатый настил.
— Дед, — громко позвала Алена, — выйди на поветь, тут к тебе пришли!
Я еще раз посмотрел на Алену и, честное слово, глупо засмеялся от радости: рослая, свежая, румяная. Казалось, от нее исходит какое-то свечение, прямо ореол. Она зыркнула на меня своими озерной глубины глазищами, и вот только тут до меня дошел смысл блоковского: «…и очи синие, бездонные цветут на дальнем берегу».
