Почему я не могу так же? Ведь и для меня мои пробирки, колбы, реактивы и этот микрохолодильник дороги. А оказалось, что это не все: вот он уехал, а я сразу раскисла.
Я понимаю, что все это смешно. Чего, собственно, мне и раскисать-то? Что я для него? Такая же, как и все. За те три года, что мы с ним знакомы, мы не стали друг другу ближе, хотя одна мысль, что я его больше не увижу, для меня мученье.
И все же, мне кажется, я не права. Не может человек жить без личного. Личное должно дополнять жизнь человека.
Не понимаю, почему он всегда так сдержан со мной. Ведь может же он с другими шутить, смеяться. Наверное, я сама виновата. Ну, что я с собой сделаю, если дурацкая робость одолевает меня в его присутствии. Невольно ни о чем, кроме этих пробирок, реактивов и приборов, — будь они неладны! — не могу с ним говорить.
Вот Таня Березина. Молодец! С кем угодно, на какую угодно тему может болтать хоть год. И славно это у нее получается. Сегодня заходил к нам корреспондент из Москвы, Зарубин. Она его заставила краснеть, как мальчишку. А ведь в первый раз видит человека.
Зайдя ко мне, он вежливо представился и подал свое редакционное удостоверение. Мне было очень некогда. Выручила Таня. Она ворвалась ко мне с каким-то вопросом и, увидев постороннего, замолчала на полуслове, прикусив губу. Я передала Зарубина под опеку Тани.
— Вы журналист? Вот бы никогда не подумала! — выпалила она не задумываясь.
Покрасневший от такой бесцеремонности Зарубин, с заметным усилием преодолев свое смущение, тихо сказал:
— Мне бы хотелось, Татьяна Николаевна, познакомиться…
— Зовите меня просто Таня, — перебила она журналиста, чем еще больше смутила его.
Я подошла к ней и незаметно дернула сзади. В ответ она только сверкнула озорными глазами, говорившими: «А мне так нравится!» И, повернувшись к нему, повелительно сказала:
— Идемте.
Через некоторое время, заглянув в аналитическую лабораторию, я встретила их там. Ее звонкий голос не умолкал ни на минуту. В руках журналиста уже не было ни блокнота, ни ручки. Молча следуя за Таней, он только кивал головой, когда она, оборачиваясь, спрашивала, все ли ему понятно.
Когда через час он ушел, она забежала ко мне. «Смешной, — рассмеялась она. — Хочется посадить его на ладонь и погладить, как цыпленка». И вправду, Зарубин был похож на цыпленка. Из его большого, не по размеру, крахмального воротничка, как из скорлупы, торчит светленькая, почти желтоволосая голова на тонкой шее. Но впечатление он производит очень приятное, чем-то располагает к себе.
