Она выскочила в коридор. Пипа, уже совсем готовая, давила перед зеркалом прыщи. Дядя Герман, музыкально булькая, полоскал в ванной горло. Тетя Нинель, собиравшаяся провожать их в школу, шумно допивала на кухне чай. Схватив куртку и ботинки, Таня метнулась назад в комнату. Здесь она в одну минуту оделась и выдвинула из-под дивана футляр с контрабасом и чемодан с призраками.
Ничего не забыла? Ах да!
Она торопливо кинулась в спальню и сдернула с окна шторы. Сворачивать их времени уже не было, и девочка попросту набросила их на контрабас.
Вспрыгнув на подоконник, Таня потянула шпингалет, щелкнувший как затвор винтовки, и рванула на себя тяжеленную раму. В комнату, опрокидывая цветочные горшки и раскачивая висящие на стенах гавайские циновочки тети Нинели, ворвался свежий морозный ветер.
Таня уже сидела на контрабасе, когда дверь распахнулась. Пипа просунула из коридора голову и завизжала.
– Папуля, мамуля, она у окна! Улетает на Черных Шторах! – истошно заверещала она, не замечая под шторами контрабаса.
В комнату вбежали дядя Герман и тетя Нинель.
– А ну стой, гадкая девчонка! Герман, она хочет выброситься из окна, чтобы у тебя были неприятности на службе! – закричала тетя Нинель.
Опрокидывая стулья, самый добрый депутат метнулся к Тане. Таня взмахнула рукой. Смычок послушно прыгнул ей в ладонь.
– Торопыгус угорелус!
Перстень выбросил зеленую искру, а уже в следующий миг контрабас рванулся вперед. Дядя Герман успел ухватиться рукой за раздувшиеся Черные Шторы и стал тянуть Таню к себе.
– Скорее, Нинель, помоги мне! – кричал он.
Тетя Нинель бросилась на подмогу, но тут свободный конец штор приподнялся и щелкнул самого доброго депутата по носу.
Дядя Герман пугливо ойкнул и отскочил, держась за нос. Контрабас вырвался на улицу. Дурневы пораженно застыли у окна, провожая глазами крошечную точку.
– Вот она – черная неблагодарность! Я так и знала, что от этой девчонки не стоит ждать ничего хорошего! – с чувством произнесла тетя Нинель.
– Я же говорила, что из-за нее мне клей сам на голову вылился, а вы не верили! – пискнула Пипа.
Дядя Герман тоже хотел произнести нечто фундаментальное, но все величественные мысли, подходящие к случаю, у него как-то подрастерялись. Дурнев вздохнул, захлопнул раму и совершенно буднично произнес:
– Ну и ладно… Нам же лучше! Нинеличка, поищи, пожалуйста, мой красивый синий шарфик. Я хочу быть нарядным. Мне сегодня выступать в Большом театре перед балеринами.
