Бобровский молчал. Ему не было страшно. Скорей, любопытно.
— Я про тебя всё знаю, — рычал Аслан. — Прятаться тебе некуда, мудила. Я хоть прямо сейчас приеду и засуну тебе кол в жопу. Готовь бабки, говноед. Прямо сейчас.
Снова послышались шум и возня, какие-то пререкания, а потом в эфир вернулся дружелюбный Герман.
— Алексей, — сказал он. — Ты извини, просто мой коллега очень нервный. Он не любит, когда его хотят обжулить. И я не люблю. Правда, я стараюсь всегда всё решать мирным путём, без эксцессов. Ты слушаешь?
— Слушаю, — сказал Бобровский.
— Прекрасно. Давай встретимся через пару часов. Всё обговорим. Я один приеду, без Аслана…
Бобровский услышал отдалённый выкрик: «Я его, суку, за яйца повешу на струне». А Герман ответил: «Не кипятись. Мы всё мирно решим».
— Короче, через пару часов подгоняй в центр. Сможешь?
Бобровский молча смотрел в пол. На полу был постелен старый, скрипучий, уютный паркет. Но, видимо, скоро его выломают и постелют линолеум. Стены поклеят моющимися обоями. И потолок. Что там тесть говорил про потолок?
— Не молчи, старичок, — сказал Герман. — Либо через два часа ты встречаешься со мной в центре, либо через час к тебе приедет Аслан. Но с ним у вас разговора не получится. Точно говорю. Потому что с выбитыми зубами тебе будет сложно разговаривать.
«Урою нахуй!» — крикнул вдалеке Аслан.
— Я не угрожаю. Просто поясняю положение вещей. — Герман вздохнул. — Кстати, ты, наверно, думаешь о том, что надо в полицию позвонить? Или как она теперь называется? Росгвардия? Не важно. Смысла в этом нет никакого, потому что Аслан действующий сотрудник в звании майора. И в отношении тебя им будет проведена разработка по факту мошенничества. Такие вот дела.
Было слышно, как Герман прикурил сигарету. Затянулся, закашлялся и пробормотал: «Ебёна мать».
— Ладно, — сказал Бобровский. Хотел добавить что-нибудь бесстрашное и даже снисходительное. Пусть не думают, будто он испугался. Но в голову ничего не пришло. И он лишь повторил: «Ладно».
— Знаешь ТЦ «Нежная королева»?
— Знаю.
Пару лет назад Бобровский работал там продавцом в табачном павильоне на третьем этаже.
— Тогда жду у центрального входа. Только не делай глупостей. И не опаздывай.
Герман повесил трубку. Бобровский послушал короткие гудки. В голове у него крутилось: «Что за фигня, Настя? Какие сто пятьдесят тысяч?» Потом тоже повесил трубку, вернее, очень медленно и осторожно положил.
Он зашёл в ванную и умылся. Впервые за последние четыре дня. Лицо обросло колючей щетиной. Она приятно колола ладони. Бобровский посмотрелся в зеркало. Выглядел он страшновато: худой, небритый, бледный, под глазами синие круги, грязные волосы. Почти мёртвый. Настя в гробу выглядела и то гораздо лучше. Правда, была не похожа на себя. Будто вместо неё положили манекен.
