— Вы меня спрашивали? — спросил Бобровский.
— Вы из двадцать шестой комнаты? Вот, я прочитала.
Девушка достала из кармана мятую бумажку — его объявление.
— Тут написано, что надо обратиться в двадцать шестую комнату, — сказала она.
— Всё верно, — ответил Бобровский.
— Да, он из двадцать шестой, — подтвердил вахтёр, угловатый старик с костистым лицом и металлическими коронками на передних зубах. — А тебя как зовут, красавица?
Девушка занервничала, опустила голову и сказала:
— Идёмте скорее. Это недалеко.
Время было позднее, начало одиннадцатого. На улице давно стемнело. Мороз быстро стал щипать ноздри. Бобровский был в спортивных штанах, старых кроссовках и застиранной футболке. Выходя из комнаты, он накинул только куртку. И сразу стал мёрзнуть. Девушка молча шагала вдоль здания общаги. Потом свернула за угол и пошла через проходные дворы.
— А вы уверены насчет машины? — спросил Бобровский. — Номер правильный?
— Да, да, всё правильно, — быстро ответила девица.
Бобровский присмотрелся. У неё было узкое бледное лицо и прыщи на подбородке. Из-под шапки торчали космы.
— Вы сказали, тут рядом. Я уже замёрз. И денег у меня нет, — добавил он на всякий случай.
Девица остановилась и посмотрела на него.
— Гадина, — сказала она.
— В смысле? — удивился Бобровский.
Они стояли во дворе хрущёвской пятиэтажки.
— Тварь, — сказала девица и пошла прямо на него.
Бобровский попятился.
— Ты меня хотел изнасиловать. Помнишь?
— Кто? Кого?
У неё был безумный взгляд.
— Помнишь, как затащил меня в машину? — заорала девица. — Я записала номер.
Она попыталась схватить Бобровского за волосы, но он был стрижен под машинку и без труда вывернулся. Девица ткнула его кулаком в висок.
— Хочешь опять меня изнасиловать?
Бобровский забыл про холод. У него слегка поплыло перед глазами от её тычка. Надо было бежать. Но эта чокнутая крепко вцепилась в его куртку и тянула к себе. Девица оказалась очень сильной. Он никак не мог освободиться от её захвата.
— Гадина, никто меня не тронет, только король! — выдала она и попыталась расцарапать Бобровскому лицо.
Первый и последний раз в жизни он ударил женщину. И побежал. Удар был слабый. Она что-то выла, потом стала плакать. На секунду Бобровскому стало жаль её. Обыкновенная сумасшедшая.
Он добежал до общаги и остановился у вахты отдышаться. Его трясло. Правый бок отзывался тупой болью. Перед глазами вспыхивали салютики.
— Ты что, Лёха, выеб её на холоде? — спросил Марченко.
Он почему-то сидел на месте вахтёра.
