С тех пор, как Ной умер, минуло пять дней. Маршаллу пришлось отвечать на вопросы журналистов, социальных работников, полицейских. Их дом в Сиднее следователи перевернули вверх дном, разыскивая хоть что-то, что могло подтвердить их вину. Из компьютера вынули жесткий диск. Следственная группа, медики и психотерапевты изучили его вдоль и поперек и подвергли родителей перекрестному допросу. Старк объяснил Маршаллу, что с ними не станут работать консультанты: социальные работники не помогают родителям, если тех подозревают в жестокости к ребенку, повлекшей за собой смерть. Ему было очень жаль. Он сказал, что верит в их невиновность.
Маршалл вышел из комнаты, протолкнувшись сквозь толпу. Люди провожали его взглядами, на их лицах тревога сменялась жалостью. Он проскользнул в ванную и запер дверь.
Маршалл опустил сиденье унитаза и сел, сгорбившись. Суставы ныли, как и виски. Он не ел тридцать часов и чувствовал, как под рубашкой выступают ребра. Костяшки посинели. Маршалл ободрал их, пробив дыру в стене спальни.
Клэр почувствовала руки незнакомцев на коже и дернулась от отвращения. Куда бы она ни повернулась, повсюду за ней следили большие, влажные глаза. Старики с речью, замедленной инсультом, ковыляли за ней по пятам. Она вышла через заднюю дверь, надеясь оказаться в Канаде, где ванкуверский холод остудил бы ее гнев и рядом стояла бы мать — сильная и несгибаемая.
Вместо этого она увидела заросший задний двор своих свекров. Незнакомых людей в облаках сигаретного дыма. Жалкие бельевые веревки.
— Клэр?
Она повернулась на голос, вытирая слезы. Перед глазами все расплывалось от долгих часов плача. Неясная тень шагнула к ней, и тонкие азиатские черты прояснились. Ее коллега, Бенни. В руке он держал красный конверт, украшенный изящной золотой надписью. Внутри лежали сто долларов. Бенни объяснил ей однажды за кофе и кипой инвестиционных документов, что китайцы не дарят цветы на похоронах. Бутоны увядают, напоминая о том, как хрупка жизнь. Деньги помогают куда больше.
Клэр бросилась к нему и упала в его объятия.
Оба заплакали.
— Я не знаю, что сказать, — проговорил он.
Она тоже не знала.
Маршалл встал за кафедру и развернул пару листов. Его пальцы коснулись полированного дерева — он изумился, насколько оно холодное.
Сотни лиц смотрели на него. Кашель, вспышка камеры.
Бумаги в руках казались тяжелыми. Взглянув на них, он увидел, что пот разъел слова — чернила расплылись пятнами. Маршалл приказал себе говорить ровно и ясно, не плакать. Он не хотел, чтобы все эти люди видели его слабость. Не хотел их жалости. Ни сейчас, ни потом.