Вспомнились Лулу, друзья, знакомые, представилось, сколько здесь всегда было народу, а теперь пустота и треск пожарищ. Алексей закусил рукав и зарыдал, прижимая к себе горностая.
Успокоившись, он быстро спустился, можно было, конечно, попробовать спрыгнуть, но Алексей все же побаивался за ноги, поэтому слез, не торопясь. Тихо по каким-то жестяным обломкам они вышли на открытый участок, вот тут, несмотря на предупредительные сигналы горностая, его впервые основательно застопорило.
Молодой человек, у которого в лице не было ни кровинки, стоял растеряно, словно пришибленный, и хватал ртом воздух. А метрах в ста или чуть больше от него высились выгнутые вверх рельсы. И их сочные свежие ростки жрали две особи, представлявшие собой что-то среднее между богомолом и саранчой, вот только под пять метров ростом. Рядом сидело еще одно такое же кошмарное чудовище, хрустя огромной деревянной балкой, за раз поглощая, наверное, по метру. Вдруг оно уставилось на него, и балка с немалым грохотом выпала из челюстей монстра. Оглушающе завизжав, словно идущая в разнос пилорама, бледно-зеленая в крапинку образина — Коррер Жрун тридцать седьмого уровня — бросилась на одиноко стоящего среди развалин землянина. А за ней, оглушающе вереща, припустили и остальные чудовища, словно быстроходные локомотивы.
Как он бежал! Как мчался в обратную сторону, только пятки сверкали, а в голове почему-то сложилась рифма и крутилась, как насмешка над собой дуралеем: «Гром гремит, земля трясется, это Жрун за мной несется».
В вагон нырнуть они успели, а вот утечь под перрон нет — не дали. Эти Крреры оказались очень шустрыми. Здоровенные бестии резали и протыкали головной вагон своими конечностям, больше похожими на широкие мечи, легко, будто тонкостенную пластиковую бутылку. Между тем остроножные демоны еще и успевали устраивать разборки между собой. Алексею удалось-таки продержаться несколько секунд, мечась и уклоняясь от этой шинковки вагона. Умирать разрубленным надвое было не больно, а вот возрождаться на месте начального распределения стало поистине предельным испытанием на выдержку. Привычное уже прокусывание губ не помогало, отвратно пахло кровью. Он едва сдерживался, скрипя зубами, чтоб не заорать, хорошо понимая: если он здесь даст слабину, то быстро умрет во второй раз и, что еще страшней, возродится здесь же. Двигаться он не мог: тело выгнуто дугой, со всех сторон зажат, по лицу течет кровь. Нужно было как-то осмотреться. Почему-то вспомнился детдом и игра в прятки на темном большом складе, где хранились списанные кровати и другая рухлядь, жутко страшно, холодно, и они сидят на полу кружком, трясутся и считаются шепотом:
