Франциск, в теплой стеганке, в ватном треухе, обвязанный толстым шерстяным шарфом, сидел в коляске и жадно вдыхал обжигающий ледяной воздух.
— Господи, — прошептал он. — Сколько лет прожил у моря и впервые почувствовал… Как близко, как близко до бога! Рукой подать. Если бы сейчас там, на воде, стоял такой маленький корабль!.. Катер. Вероника! Там ничего не стоит? Ты ничего не видишь? Там, на воде! Что ты молчишь?
Она подняла на него свои печальные глаза, ветер вырвал из-под шапочки прядь волос, растрепал, и она безуспешно заталкивала их обратно.
— Подтолкни меня к берегу! — крикнул Франциск.
Вероника впряглась в коляску.
— Дальше!
Коляска приблизилась к боронованной полосе.
— Дальше!
— Ты с ума сошел!
— Дальше! — охваченный диким азартом, кричал беспомощный Франциск. — Дальше!
Вероника остановилась.
— Франциск, наши следы! — она в ужасе показала ему следы на пограничном, исполосованном бороной песке.
Он глянул вниз и затих. Потом сказал:
— Если бы можно было ходить по земле, не касаясь се ногами… Как я шел тогда, до войны… Молодой… Играл оркестр в парке… Девушки смотрели на меня. Подай гармонику.
Она подала, и он заиграл, и берег моря поплыл у него перед глазами.
— Я думала, ты сошел с ума, — призналась Вероника. — Ты так кричал: дальше, дальше!
Музыка резко оборвалась. Франциск поднял голову. Его глаза были жестки и сухи. Он сказал:
— Дура. Я хотел проверить — следят за мной или нет.
— Зачем ты их обманываешь? Антса, Филиппа, Казимира? — спросила Вероника тихо.
— Должны же в моем государстве быть подданные. Должны же в моем государстве трудиться. Разве им в Воркуте или в Магадане было бы легче, чем на Столярной улице, восемнадцать? Что лучше — сама посуди: добывать уголь там или золото здесь?
— Хоть со мной не хитри. Его нет.
— Оно есть! Где-то там, — он ткнул пальцем в землю. — Оно есть. И они должны знать, что есть. Антс, Филипп, Казимир, Юшка, те, кто за ними, в лесу. Нас много. Надо верить, что есть. Если начнут сомневаться, государство мое распадется. Какое государство без золота!
…Коляска медленно катила по улице, и прохожие оглядывались на инвалида и молодую женщину, сочувствовали ей.
— Кто Лис? — неожиданно спросила Вероника.
— А тебе-то зачем знать? Лис — это каждый из нас.
— И я тоже?
— И ты? — Он удивился и отрицательно покачал головой. — Боже! И били тебя, и ломали, а ты все такая же. Как пластырь. Хоть к любой ране прикладывай — и заживет. Я иногда думаю: если мне и хочется еще жить, то, может быть, только из-за тебя. Ты ведь никогда не оставишь меня? Ты не предашь. Это лисы предают друг друга. А ты не можешь. Ты всех жалеешь. И меня… И его…
