— Ты воспитал его таким… — услышал он громовый голос бородача с винтовкой за спиной и красной материей на солдатской папахе. — Когда ты похоронил жену, то как поступил? Очертя голову бросился из Могилева в Кяхту. С такой кучей детей и такие романтические переживания.
Отец Дмитрий хотел возразить что-то, однако бородатый солдат куда-то исчез. На его месте сердито размахивал руками поп Иоанн:
— Когда ты восхотел, чтобы Сергей стал пастырем духовным, то что глаголил в ярости нетерпимой? «Кто будет стоять у врат жизни и смерти, окунать в купели новорожденных и сметать в могилы опавшие листья с древа человечества?» Чьи слова? А чем кончил ты? Исступленным воплем в окопах, залитых дождями и отравленных газами, ропотом против Гришки Распутина и царствующих особ. От бога и его помазанника — царя отрекся. Сан священника снял и мечешься гонимый, яко трава перекати-поле… А то забыл, что ропотом своим раздражал всевышнего. Людей миллиарды и все они копошатся, и у всех страсти и злоба. И нет такого бога, который мог бы разобраться в людской глупости.
— И то правда, вся и все — в смуте превеликой. — соглашался отец Дмитрий. — Но сын мой, почему бы ему не поучиться жить у кяхтинских миллионеров?
Как болит голова… Куда запропастился отец Иоанн? Опять появился этот бородач с винтовкой и красным бантом на шинели. На глазах отца Дмитрия он страшным ударом приклада сбил с царя Николая II и кайзера Вильгельма короны, и, сверкая золотом, алмазами и подпрыгивая, они со звоном покатились по булыжной мостовой. Отдышавшись, бородач в упор спросил отца Дмитрия:
— А что ты знаешь о своем сыне, о его судьбе, о его звезде? Кяхтинские миллионеры… Да они скоро станут козявками в сравнении с твоим сыном, слышишь ты… И будут у него другие наставники…
Что-то тяжелое навалилось на отца Дмитрия, в ушах забили колокола, в глазах поплыли фиолетовые и зеленые круги…
Очнулся, и вот ведь какое наваждение, — снова эта Кяхта. Сборы в дорогу. На войну… Духота пришла из пустыни Гоби. К ночи тучи сгустились. Вслед за вялыми порывами ветра блеснули молнии, загремел гром.
Какой тяжелый день! Бледный офицерик вытянулся и замер у полкового знамени. И все эти люди, объятые смертельной тоской и склонившие обнаженные головы, смотрели на своего полкового священника. Его проповедь не подняла их духа. Ему, отцу Дмитрию, и самому не хватало воздуха. Слова казались такими жалкими и ничего не значащими. Может быть, это оттого, что его не оставляла острая боль в сердце. Как тут они, пятеро детей, проживут без него одни. Сергей не отходил от отца. Чтобы не выдать своей тоски и боли, уткнулся в книги и в карту Монголии, Сибири и Дальнего Востока.
