Однако в зрелищах 1790-х годов corps de ballet еще не танцевал. Женщины выглядели торжественно, многозначительно, картинно – как молчаливый хор. Зато истинно народные эмоции выражались в фольклорных танцах, особенно в карманьоле. Когда в 1794 году Гардель ставил «Республиканскую избранницу», он взял балет своего брата и превратил его в яркое антиклерикальное высказывание: жители деревни отправляются в церковь вместе с Rosière на традиционный праздник и обнаруживают, что в церкви нет ни алтаря, ни крестов, ни фигур святых, а приходской священник, одетый санкюлотом, возглавляет другой праздник – в честь Добродетели и Разума. Тут же все присоединяются к веселой карманьоле[22].
Земная, живая, искрящаяся карманьола, получившая название благодаря красной куртке марсельских повстанцев, была не просто танцем-песней. Призывая народ подняться против Людовика XVI и его королевы («месье и мадам Вето»), она стала символом Французской революции. Народ пел и танцевал вокруг «деревьев свободы» (самые глумливые – вокруг гильотины), празднуя победу над презренными аристократами. На гравюре, изображающей парижан, танцующих на улице после взятия Бастилии, поставлена окончательная точка: повстанцы держат плакат с надписью «Мы здесь танцуем». Конечно же имелся в виду не менуэт>17.
Когда вслед за падением Робеспьера в июле 1794 года Террор стих, Опера незамедлительно возобновила свой прежний репертуар. Сначала показалось, что революционное недовольство балетом как аристократическим искусством ушло в прошлое: самые сентиментальные балеты Гарделя вместе с «Телемахом» и «Психеей» вернулись на сцену и пользовались успехом как никогда. Однако на самом деле все было не как прежде. Многие завсегдатаи Оперы эмигрировали, Опера обветшала и была на грани развала. Костюмы и декорации были истрепаны и изношены, и в нестабильной политической и экономической атмосфере Директории (1795–1799) театр, балансируя на грани банкротства, был вынужден несколько раз закрываться на реорганизацию. Старый репертуар играли на автопилоте, как повторы телесериалов. После более десяти лет штамповки балетов и фестивалей Пьер Гардель (все еще главный балетмейстер театра) впал в тягостное безмолвие: не поставил ничего нового в течение нескольких лет, пока к власти не пришел Наполеон.
Жизнь кипела повсюду: на публичных балах и в ожесточенных баталиях модников, охвативших парижское общество. Подобные схватки для Парижа были не новы: как писал Бальзак, уже в начале революции шли споры «между шелком и холстом». С угасанием Террора противники республиканских идей ввели в моду дорогие экстравагантные костюмы и беззаботность, чем взяли реванш за спартанский дух черных тканей и простую одежду санкюлотов. Доморощенные модники и модницы –
