Едва упал трап, сбежал на причал.
Бледная как смерть Александра, вся такая объемистая из-за множества одежек и наброшенного сверху парчового летника, в шитой жемчугами высокой сороке[11] на гладко зачесанных волосах, качнулась, словно вот-вот потеряет сознание, но потом выправилась, шагнула вперед и поясно мне поклонилась.
Затем взяла из рук Ростислава, нового государева приказчика, поднос с высоким караваем и поднесла мне.
Я неспешно отломил кусочек хлеба, макнул его в солонку и медленно сжевал.
А уже потом, едва не обезумев от желания стиснуть Александру объятьях, троекратно, целомудренно расцеловал ее в щеки.
После чего, с трудом оторвавшись от жены, поклонился все встречающим.
Усеивающий все прибрежные холмы народ взорвался возбужденным довольным гулом.
Но я уже ничего не слышал и не видел, потому что Сашка взяла у дородной мамки большой сверток, обернутый поверх куском золотой парчи и с поклоном, вручила мне.
Принял, откинул подрагивающей рукой кружевное покрывальце и уставился на пухлое розовое личико мирно сопящего младенца.
В голове пронеслась лихорадочная мысль:
«Кто? Ну кто же, сразу и не разберешь. Пацан, девка? Какое-то дитя слишком уж пригожее… Етить… девка, что ли? Или?..»
Не отрывая глаз от ребенка, прошипел.
— Кто?
Сохранив на лице чинное, благостное выражение, Александра отчетливо прыснула.
— Не томи, стервоза, выдеру, ей-ей!
— Дык, Ванятка же… — едва слышно прошептала Сашка. — А потом, после паузы добавила, не называя Забаву по имени. — И у той, тоже мальчик…
Я счастливо улыбнулся, поднял лицо к небу и истово перекрестился.
— Слава тебе, Господи! Дождался, таки!
Уединиться с женой сразу не получилось, хотя меня так и подмывало утащить ее в какой-нибудь укромный уголок.
После Александры наступил черед осчастливить общением остальных присутствующих.
Начал с настоятеля, отца Зосимы, ибо он тут по значимости после меня первый. А в чем-то даже главнее.
— Отче, — я почтительно поклонился старцу, но руку целовать не стал, так как не пристало доброму католику православному священнику длань лобызать.
Впрочем, старик и не предлагал, он шагнул вперед, крепко обнял меня и с искренней радостью в голосе сказал:
— Господь милостив, сын мой. Рад видеть тебя в добром здравии.
— Да что со мной станется, отче. Вижу, храм заложили. Доброе дело. Нет ли в чем проволочек, ладите ли с мастером Фиораванти?
А сам искоса глянул на ломбардца и по кислому выражению его лица понял, что особого «лада» между Зосимой и архитектором не присутствует. Интересно, старец прямо сейчас ябедничать начнет или погодя, при удобном случае? Храм я сам предложил, так сказать, дал взятку церкви, дабы заручится поддержкой во всем. Но приказал строить не в приоритетном варианте, а факультативно, дабы не отрывать ломбардца и его инженеров от основного строительства. Видать, Зосима пытался на себя одеяло тянуть, а Фиораванти не сдавался.
