— Зря ты людей обижаешь, Запрягаева, — Кочетовкин с трудом поднялся, видимо, не желая продолжать разговор, но добавил: — Не пижон он. Просто на нас с тобой не похож.
— Вот уж точно.
— И советов таких не люблю… на кого поднажать. Я не пневматический пресс, а начальник цеха.
— Ясненько. Надеюсь, о нашем разговоре можно проинформировать Никодимова?
— Да информируй кого хочешь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Удивительно, но так: в бесстрашную душу Кочетовкина, прошагавшего от станка до кабинета начальника цеха, пытанного тыловым голодом и вражеской пулей, начала заползать робость. Он гнал ее от себя, стыдился, но ничего поделать не мог, и это видели рабочие — Иван Семеныч дал слабину.
Зоя Дмитриевна толковала растерянность мужа по-своему: она помнила его слова о том, что «надбавка вылезет боком». Наверное, Ваня был прав, старый ребенок, ох, прав…
Наверное, дело вот в чем: он как был станочником, так и остался им, и если случались в цехе авральные дни — надевал спецовку и становился к станку, испытывая при этом особое удовольствие. Спецовка у Зои Дмитриевны всегда была наготове, постиранная и отглаженная, на верхней полке в гардеробе.
Для Кочетовкина же ясности не было.
Сама по себе Запрягаева ему казалась комичной, но тревогу вызывала некая стихия, стоявшая за ней. Он не мог не видеть, что Людмила Парфеновна ровно ничего не смыслит в производственных делах, но обо всем судит веско и убежденно — не придерешься. Суждения в целом правильные и соответствующие. Он всегда, всю свою жизнь сомневался — так ли поступает, то ли делает, имеет ли право сказать. Для Запрягаевой сомнений не было.
Если бы Сережка еще не глядел так удивленно: что ж ты, батя? А что я? Тебе, Сережа, со своего участка, из своей бригады не все видно. Вот наберешься ума, закончишь институт, выбьешься в люди — тогда и попробуешь рассудить, может, и мне что присоветуешь: так ли просто с Запрягаевой, если она о цехе и в цехе хлопочет, о нас с тобой, по-своему, но о деле — о деле же?
Осенью, когда пожелтели березы в заводском дворе, Горошек перебрался в общежитие.
Тетка поменяла комнату на Симферополь — врачи настоятельно рекомендовали перемену климата, но племянник вдруг уперся: остаюсь. Пока, сказал он тете, на время. Неверов вместе с Федей отвез ее на вокзал.
— Не успокоюсь, пока ты не приедешь! — твердила она. — Самое большее — месяц. Как ты будешь один?
— Мы его в общежитие заберем, — сказал Сергей. — Не обидим.
