Кадиш снял майку, выпрямился. Бицепсы и плечи у него были мощные. Намечалось брюшко, но брюшко крепкое. Сестра мельком взглянула на него и потеряла к нему интерес.
– Я буду в четыре, – сообщила она. Доктор кивнул окну, и сестра вышла. Кадиш проводил ее взглядом и, едва за ней закрылась дверь, соскочил со стола.
Потянул бумажный рулон сначала слева, потом справа – и протащил бумагу с записями через металлическую скобу на краю стола. Дернул бумагу – неудачно: она скомкалась с одной стороны, и часть его записей осталась в рулоне. Со второй попытки Кадиш оторвал остальное – бумажный хвост с именами.
– Руки-крюки, – прокомментировал Кадиш.
Из кабинета открывался прекрасный вид. Доктор глянул вниз на распростершийся перед ним – чистая головоломка – Буэнос-Айрес. Что-то было не так. Но по дороге на работу доктор Мазурски ничего особенного не заметил. Он вышел из дому и шагнул к машине, перед ним любезно приоткрыли дверцу. На заднем сиденье лежала книга, он почитывал ее по дороге на работу. Пока машина ехала, он, как обычно, читал, иногда понравившимся абзацем делился с водителем. Волновало доктора Мазурски разве что время. Он еще спросил: «Почему долго едем?» – и получил ответ: «Объезд, сэр». Сейчас, глядя вниз, он увидел: очертания головоломки чуть сместились, городское движение выглядело иначе. Город был пуст, хотя движение в это время, как правило, сильное. Бросалась в глаза зелень военной формы, в небе зловеще сновали вертолеты.
– Список, – сказал доктор Мазурски. – Прочитайте, пожалуйста, вслух, господин Познань.
Кадиш постарался читать бесстрастно, так, как сам доктор читал бы имена пациентов. Вот какие имена прочел Кадиш: «Пинкус Мазурски, Мазурски Беззубый, Мазурски Счастливчик». Наконец, развернув зажатый в кулаке второй обрывок бумаги, Кадиш (кашлянув и многозначительно улыбнувшись) прочитал: «Пинкус Беззубый Мазурски».
– Мазурски, – повторил доктор, словно исправлял ошибку в произношении. Но никакой ошибки не было. – Извиняюсь за разночтения. Но когда отцу открывали памятник, меня не было. Его помощники, – в голосе зазвучало презрение, – его шайка-лейка занималась и памятником, и надписью. Сам я этой плиты даже не видел.
Доктор наконец повернулся. Он был специалистом по пластическим операциям, и Кадишу вдруг пришло в голову, что человека он видит не в целом, воспринимает его как совокупность изъянов, а Кадиш из них и состоял. Взгляд доктора остановился на глазе Кадиша, в котором мерцал – да, этого не скроешь! – игривый огонек, но глаз был посажен слишком близко к широкой кости устрашающего носа. Подойдя поближе, доктор спросил:
