Крик ангела | страница 45
Ничего. Это не страшно. Это ненадолго. Это скоро пройдет. Это мы исправим. Но о способах исправления тоже лучше пока не думать, не сейчас и не здесь, здесь и сейчас лучше думать просто о змейке. Не забывая дышать, разумеется. Дышать — это главное. Пока не попросят в лифт…
…Интересно, почему все считают уход без вежливого прощания прерогативой иностранцев? Славяне приписывают подобное поведение англичанам, британцы — французам, сами французы обвиняют в этом итальянцев… кажется, итальянцев. Или испанцев? Азирафаэль не мог вспомнить точно. Но, главное, все уверены, что так поступают лишь чужие.
Или Всевышний.
Она тоже никогда не прощалась, вот и сейчас просто буркнула: «Свободен!» — и махнула рукой, то ли подтверждая, то ли направление указывая. Азирафаэль с облегчением начудесил лифт и уже почти шагнул за мембрану, когда Всевышний его окликнула. Странно так окликнула, совершенно не тем тоном, каким говорила ранее, словно бы неуверенно.
Азирафаэль обернулся. Всевышний хмурилась, но хмурилась тоже вовсе не грозно, а как бы задумчиво.
— Хм… Не знаешь, случайно, что общего может быть у Михаил и Дагон? — спросила Она вдруг. Вздохнула, правильно оценив искреннее недоумение на его лице. Сказала со значением: — Вот и Я не знаю. А вроде бы как бы должна, Я же Всеведущая. Забавно, правда?
Глава 13. Свобода и воля
Крик ангела меняет окружающее пространство. Азирафаэлю не нужно было выходить на улицу, чтобы это чувствовать, и защитная сфера нисколько не мешала: она защищала от тех, кто хотел бы проникнуть в книжный магазин извне без согласия находящихся внутри, но ничуть не препятствовала этим самым внутри находящимся выходить или просто видеть все вокруг, если покидать защищенное место желания у них не было. В крике ангела нет ничего противоречащего законам физики: он просто нормализует вибрации этого мира, настраивая их в правильном ритме, устраняя диссонансы и заставляя вселенские струны звучать в гармонической тональности. Служит своеобразным камертоном, не более.
Азирафаэль аккуратно переливал какао из кастрюльки в большую чашку и улыбался. Он знал, что:
…старый каштан на углу Сохо-сквер, последние пятнадцать лет пребывавший в острой депрессии, а этим летом вознамерившийся окончательно засохнуть и в течение трех месяцев с мрачным удовлетворением наблюдавший за отчаянием садовника, который пытался при помощи хитрых подкормок и прививок выжать из него хотя бы несколько листиков, вдруг неожиданно для самого себя передумал и за одну ночь обзавелся пышной молоденькой кроной (это в конце августа-то! О времена, о нравы!), приведя садовника в состояние, близкое к религиозному экстазу, и заставив навеки уверовать в могущество новейших пестицидов;