И он понятия не имел, почему эта защитная сфера оказалась непроницаемой и для Всевышнего.
— Гавриил, кстати, рвал и метал, полчаса ругался у меня под дверью, потрясая отчетами о твоих чудесах. Их у него целый ворох накопился, есть чем потрясать, было забавно. У него задатки хорошего шоумена или маркетолога, это ведь в чем-то довольно схожие профессии… Только вот твоего упорства не хватает. И целеустремленности, пожалуй. Зато он прекрасно умеет себя подать, тебе стоило бы взять на заметку. Вы с ним, кстати, могли бы быть хорошими напарниками. Дополнить друг друга, так сказать. Он почему-то тебя невзлюбил, но я могла бы с ним поговорить, и, полагаю… Что мотаешь головой? Нет? Нет в смысле «переубедите меня» или совсем нет? Ясно. А можно узнать причину? О… Даже так. Что ж, убедительно. Ладно, как хочешь, не смею настаивать…
Лицо Всевышнего было невозмутимо, голос почти равнодушен, но Азирафаэль не мог отделаться от мысли, что и в этом голосе, и в уголках поджатых губ Она прячет улыбку.
На небесах всегда было жарко от близости Божественной любви (а вблизи Всевышнего так и вообще от этой любви млело и плавилось все живое), но это был вовсе не тот жар, от которого сейчас горели уши. Азирафаэль нервно переступил с ноги на ногу и снова подосадовал на себя, что так не вовремя подумал о Кроули — как раз когда Она спросила. Впрочем, ничего удивительного в этом не было: последние дни он думал о Кроули практически постоянно. Вот и сейчас. Но вышло не очень удобно.
Однако Всевышний выглядела довольной, и это радовало. Хотя Азирафаэль так и не понял причин этого Ее довольства.
Точка выхода лифта внутри книжного магазина была жестко фиксированной, привязанной к пентаграмме на мозаичном полу (когда-то эта мозаика и другие элементы символики вольных каменщиков оказались последним и решающим аргументом, убедившим Азирафаэля приобрести именно это здание для последующего обустройства в нем своего долгосрочного обиталища в Лондоне). Материться, замыкая портал, Азирафаэль предпочитал мысленно: системе этого вполне хватало, а небесным аналитикам так было сложнее отследить и зафиксировать новый код — пусть еще поразвлекают Всевышнего.
Впрочем, как о Всевышнем, так и о Ее аналитиках Азирафаэль думал в последнюю очередь. Просто все шесть тысяч лет он стремился быть приличным и благопристойным — с той же, если не большей, маниакальностью, с каковой Кроули стремился быть модным и стильным. А грязная ругань вслух, пусть даже и не публичная, вряд ли могла способствовать поддержанию благопристойного и приличного образа.
