– Ну, а ваши родители? – сказал Пакстон.
– Мама жива, – ответила Цинния. – Беседуем на Рождество. Это, пожалуй, и все, на что мы способны.
– А у меня есть брат, – сказал Пакстон. – У нас тоже так. Мы ладим, но пальцем не пошевелим, чтобы повидаться. Это… Не знаю… – Он хотел сказать что-то еще, но пиво делало свое дело. Он подумал: что, если допить пиво, извиниться и пойти к себе? Принять поражение, пока не истек кровью.
– Что? – спросила Цинния.
Она спросила это так, как будто ей не надо было знать, что он хотел сказать, но все же хотелось узнать. Пакстон вдохнул, выдохнул и наконец вспомнил, что хотел сказать.
– Тут как на другой планете. Такое чувство, будто никогда отсюда не выйдешь. Куда пойдешь? Умрешь от жажды прежде, чем доберешься до цивилизации.
– Да, действительно, – сказала Цинния. – А вы откуда?
– Из Нью-Йорка, – сказал он. – Родился на Стейтен-Айленд.
Цинния покачала головой:
– О, Нью-Йорк. Не люблю я Нью-Йорк.
Пакстон засмеялся:
– Погодите, как это? Кто же не любит Нью-Йорк? Это все равно что… не знаю, не любить Париж.
– Он такой огромный. И грязный. Не оставляет никому личного пространства. – Она свела локти перед собой, как будто шла в тесном коридоре. – Париж тоже не бог весть что.
– А здесь, по-вашему, лучше?
– Ну, я этого не говорила, – сказала Цинния, приподняла бровь, но сразу же опустила. – Это… вроде… не знаю.
– Это как жить в гребаном аэропорту, – сказал Пакстон, понизив голос, как будто кто-то мог его услышать и сделать замечание.
Цинния засмеялась. Звуки соскальзывали с ее губ, будто смазанные маслом. Она широко раскрыла глаза, как будто звук собственного смеха удивил ее. Как будто хотела бы втянуть смех обратно. Наконец она сказала:
– Именно так я вчера и подумала. Шикарно, как в аэропорту.
Цинния допила водку, махнула рукой бармену, чтобы налил еще.
– Надеюсь, вы меня простите, но я сегодня оторвусь. – Она подняла палец в воздух. – И оставьте свои рыцарские манеры. На этот раз плачу я.
– Нравятся мне женщины без предрассудков, – сказал Пакстон и сразу же пожалел об этом. Ему показалось, что он хватил через край. Но Цинния подняла бровь, и эта бровь вдруг приобрела совершенно другой вид. Она выглядела как галочка, которыми отмечают сделанные дела, и обрамляла большой прекрасный глаз. Он видел белок, со всех сторон окружавший зрачок.
– Итак, – сказал, осмелев, Пакстон, – есть какие-нибудь причины для неучастия в светской жизни?
– Ноги.
– Ноги?
– В первый день я ужасно сглупила, вышла на работу в сапогах. – Бармен поставил на стойку только что наполненный стакан. – Спасибо. – Она немного отпила. – Потому что не было кроссовок. Теперь есть. Надо было подумать об этом заранее. У вас, наверно, тоже работа на ногах.
