Литерный А. Спектакль в императорском поезде | страница 40



. Ах вон что! Вот почему вы в таких приподнятых чувствах.

>Савинков. Да. Но это не отменяет того, что я вам сказал. Положение наше шатко, но я надеюсь на свою судьбу. Я сейчас даже физически ощущаю силу, которая поднимает меня над землёй, несёт меня к высшей власти… Любовь, я вас никуда не отпущу! Официант! Неси, голубчик, шампанское! Вы знаете, Любовь, здесь, невзирая на запреты, подают шампанское — в бутылках с лимонадными этикетками. Забавно, не правда ли?

>Эмма-Любовь. Чего вы от меня хотите?

>Савинков. Я хочу, чтобы ты принадлежала мне! (Страстный и долгий поцелуй.)

>Эмма-Любовь. А как же шампанское?

>Савинков. Теперь нам есть за что выпить. (Пьют.)

>Эмма-Любовь. Ещё!

>Савинков. За будущее!


Он и она выходят с бокалами на передний план. Ресторанный кабинет за их спинами темнеет.


>Эмма-Любовь. Как это всё не вовремя получилось. Я теперь буду спутницей Бориса во всех его неудачах, метаниях, в бесконечном беге революции. Никакой власти, никаких звёзд, а только переезжать, скрываться… Погоня, страх, жизнь по поддельным документам, нелепость эмиграции… Удивительно, но муж мой, этот чудак, будет сопровождать нас — из преданности мне и Борису или надеясь отомстить? — будет сопровождать нас до самого конца. А конец настанет через шесть лет: нелегальный переход через границу в Советскую Россию и внезапный арест. Кое-кто думает, что это мы с мужем выдали тогда Бориса агентам гэ-пэ-у. Может быть, оно действительно так…

>Савинков. Мой старший сын Виктор будет расстрелян через десять лет после моей смерти. Дочь Татьяна переживёт ссылку, вернётся, потом последует за репрессированным мужем, следы её затеряются в норильской пурге. Но больше всего меня мучает и жжёт не это, и не память о тех людях, которые верили мне, шли, куда я укажу им, и которых я одного за другим отправлял на смерть. Меня мучает бессмысленность конца: скучный советский суд, бесславные признания, глупое и фальшивое раскаянье, и потом это чёрное окно Лубянской тюрьмы, с которого я полечу вниз на грязный тюремный асфальт. И ещё — как это ни странно, Эмма-Любовь, — меня мучает то, что ты будешь умирать, всеми брошенная, раздутая водянкой старуха, в дощатой развалюхе в каком-то овраге на окраине Мариуполя, и даже агенты кэ-гэ-бэ не поинтересуются о тебе.

>Эмма-Любовь. Выпьем! За будущее!

>Савинков. За будущее!


Уходят во тьму. Кабинет — то ли в Литерном поезде, то ли в ресторане — высвечивается снова. Человек, похожий на Савинкова, возвращается из небытия с гитарой, усаживается на диван. Он наигрывает и напевает на мотив ресторанных куплетов того времени (при этом поезд трогается и вагон начинает покачиваться в такт песне).