– Не сказать, что ты добрый христианин, а, Том?
Том проглотил вино и очень тихо спросил:
– Ты это читал?
Майкл кивнул.
– Титьки Тары!
Майкл обдумал эту мысль. Потом улыбнулся.
– Ну да, – и ушел, собираясь провести с женой последние несколько часов.
Кайтлин, как всегда, не думала о себе, ничего не требовала и была озабочена нуждами других. Она хотела, чтобы Майкл отвел ее к капитану, но Майкл был против и к тому же знал, что сэр Гэвин утром уехал кататься.
– Дай капитану поспать, – велел он, – увидишь его утром, на похоронах священника и детей. – В голосе его звучала натужная беззаботность.
Кайтлин гораздо лучше солдат понимала, кем был капеллан для капитана, но все же согласилась и провела ночь, свернувшись в объятиях мужа. Утром, хорошо выспавшись, она с трудом подняла с постели свое погрузневшее тело.
– Теперь я уже не самая милая девушка в долине.
Сэр Майкл опустился на колени и поцеловал ей руки.
– Он был хорошим священником, – сказала она, – он венчал нас. Майкл улыбнулся.
– Калли говорит, что он умер, исцеляя капитана. И что… – Он осекся.
– Что такое? – нахмурилась Кайтлин.
– Калли – Калли, а не какой-нибудь святоша – рассказывает, что человек в грязной рясе опустился на колени рядом с капитаном и тот очнулся.
– Святой? – Кайтлин перекрестилась.
– Мне это не нравится, – нахмурился сэр Майкл, – мне нравилось с ним драться.
Весенний дождь омыл город. Лило как из ведра, и торф, все еще не отмерзший после зимы, стал мягким и топким, как гора мокрой шерсти.
Все рыцари города облачились в броню, а оруженосцы проклинали их.
Епископ Альбинкиркский стоял под дождем рядом с простыми деревянными гробами. Один гроб был пуст – он предназначался пропавшему ребенку. В гробу бедняги Робина лежали только красные ошметки, перемолотые и пережеванные бесятами после того, как лошади понесли. Хозяйка форта стояла у гробов своих детей, и старшая дочь рядом с ней. Но теперь она носила алый камзол войска, и даже под дождем видно было, что держится она отчужденно.
На гробе священника лежало знамя ордена Святого Фомы, а еще распятие, шлем и латные перчатки.
Как и все присутствующие, епископ промок насквозь и замерз.
Он поднял руки к небу:
– Какие слова будут достойны деяний этих людей? Как я могу выразить материнское горе? Или бессилие рыцаря перед лицом смерти?
Только дождь нарушал тишину. Габриэль передернул плечами.
– В начале было слово, – сказал епископ. «Слово» раскатилось эхом. – Только истинным словом, только
