— Да, очень. Знаете, когда идешь по улице и думаешь, что по этой земле Толстой ступал, как-то странно становится…
— Ступал, ступал, — говорила старуха. — А и хорошую он книжку про нас, казаков, написал. Я ее уж какой раз читаю.
Она брала со стола небольшую, потрепанную, разбухшую от времени книжку и, любовно перелистывая страницы, ласково улыбалась.
— Тут и картинки есть…
И Митя замечал, как обгорелая спичка, используемая Авдотьей Михайловной для закладки, передвинулась с прошлого раза ровно на три страницы.
С хозяйкой им повезло. Жили они неплохо, весело. Купались в Тереке, наведывались в колхозный сад и каждый раз уносили оттуда полную сетку яблок и груш; гуляли по пустынным щедринским улицам и узнали в сельсовете, что летняя киноплощадка не работает: комары заедают зрителя.
Митя сидел на полу террасы, облокотившись на Наташину раскладушку, и глядел на звезды. Они сияли в узорных прорезях виноградной листвы, маленькие и яркие. Стеклянный жидкий свет переливался высоко в небе, казалось, он вот-вот прольется и затопит землю, проникнув даже под этот тяжелый лиственный шатер.
— Наташк, ты спишь? — позвал Митя.
— Да.
— Посмотри на небо.
— Да ну…
— Посмотри!
Наташа свесила голову с раскладушки. Блестящие золотистые волосы живым потоком хлынули на пол, и Мите показалось, что это и есть звездный свет, который должен пролиться. Он подхватил в горсти мягкие Наташины волосы, провел ими по лицу.
— Мне больно, пусти. Какой противный! — Наташа оттолкнула его кулачком и шлепнула по руке.
Митя покорно выпустил полосы и лег, вытянувшись во весь рост на полу террасы, ощутил затылком прохладу досок, закрыл глаза и вдруг задохнулся от нахлынувшей волны волос. Наташа, заглядывая сверху, улыбалась.
— Ты не обиделся?
По его лицу бежали прекрасные Наташины волосы, по его лицу бежал лунный свет. Он был ощутимым, сухим, блестящим, с запахом гвоздики.
— Лежи и не шевелись, — прошептал Митя. — Слушай!
Звезда дрожит среди вселенной…
Чьи руки дивные несут
Какой то влагой драгоценной
Столь переполненный сосуд?
Звездой пылающей, потиром
Земных скорбей, небесных слез,
Зачем, о господи над миром
Ты бытие мое вознес?
— Ну как?
— Ничего. Только непонятно: что значит «потиром»?
— Глупая ты!.. «Ничего…» — передразнил ее Митя. — А потир — это чаша, старое церковное слово. «Чашей земных скорбей, небесных слез». Понимаешь?
— Понимаю, не маленькая. И вообще я на тебя обиделась, потому что ты груб, — сказала Наташа и отвернулась к стене.
