— Что, спит еще? — спросила она.
Птичкина кивнула, посмотрела на Митю и вздохнула.
— Ну пусть спит, — сказала Варя.
«Варька здесь. Птичка здесь, а Наташи нет. И Николая нет… Скука!» Митя потянулся.
— Варька! — крикнул он повелительно-капризным шутливым тоном. — Я жрать хочу!
Варя, спускаясь с террасы, всплеснула руками.
— Господи, в постель тебе, что ли, подавать?
— А это идея! — сказал Митя, усаживаясь на раскладушке и скрестив по-турецки ноги, два раза хлопнул в ладоши. — Завтракать!
— Обойдешься! — сказала Варя и ушла на кухню.
— Варька, да дай ему, — уныло протянула Птичкина с веранды.
— Несу, несу, — отозвалась из кухни Варя. — Бог с ним. Он страдает, — сказала она насмешливо, появляясь на пороге, держа в вытянутых руках табурет, уставленный тарелками с салатом и вареной картошкой. Она поставила табурет перед Митиной раскладушкой и неуклюже сделала реверанс.
— А компот? — жалобно сказал Митя.
Варя принесла и компот.
— Кушай, лапочка, кушай, поправляйся, — нежно пропела Птичкина.
— Птичка, откуда у тебя в последнее время такая любовь к человечеству? — спросил Митя.
Птичкина пожала плечами. В последнее время она стала проще, но была уныла. В ее речи постепенно стали пропадать «шикарные» словечки, которые она любила употреблять; правда, иногда они все-таки нет-нет да и проскальзывали. Манерно-изысканное обращение «дамы» уступило место грубовато-добродушному «бабы». Это смешило Митю.
— Варька, — сказала Птичкина с террасы, — все-таки, что ни говори, мы, бабы, несчастный народ…
— Ох, душа моя, мне некогда, обед готовить надо! Неужели ты за ночь не выболталась? — отмахнулась Варя. — Что на обед приготовить: суп с вермишелью или с макаронами?
Митя засмеялся:
— Да какие же вы бабы?
— Ты ничего не понимаешь, — серьезно ответила Птичкина. — Именно бабы. Как это хорошо, и поэтично, и по-народному!
— Ну, народное вовсе не в этом…
— И в этом, и в этом! Бабы… ты подумай, как звучит: русские бабы! Нет, хочу быть бабой, бабой! Что может быть лучше? Ведь сколько они, русские бабы, выдюжили на своих плечах…
— Э-э, ты даже знаешь такое словечко — «выдюжили»? — сказал Митя.
Птичкина ничего не ответила. Обиженно поджав губы, она ушла в дом.
— Так с вермишелью или с макаронами? — спросила Варя.
Мите было все равно: с вермишелью или с макаронами. Он вышел за калитку, повернул направо и пошел по улице, распугивая встречных гусей, не обращая внимания на их злобное шипение и вытянутые шеи.
Митя не заметил, как улица вывела его на окраину станицы. Он остановился в нерешительности и, махнув рукой, побрел в поле. Поле заросло ромашками, высокой желтой сурепкой, подсохшими у стебля одуванчиками, сильными кустами молочно-голубого цикория, синевато-сиреневыми ворсистыми васильками. Размалеванный удод с задиристым хохолком на голове стремительно перелетал через дорогу, прятался на мгновение в высокой пыльной придорожной траве и летел дальше, словно заманивал его.
