Наконец Надя заперла складские двери перекладиной с большим тяжелым замком и ушла домой.
Было тихо и свежо. Зажигались первые звезды. Быстро темнело.
От выпитого вина Митю охватила ноющая истома: в мышцах рук и ног бродило приятное тепло, слегка кружилась голова, так, что хотелось провернуть ее, как шар на оси, и это было ужасно смешно.
Влажными глазами смотрел Митя на Николая, на сдвинутые поллитровые банки с мерцающим в них темным вином и думал о том, как любит он этого парня за то, что он есть на свете, за то, что сидят они вместе тихим летним вечером на станичной окраине, еще вчера неведомой ему, а сегодня почти родной, пьют, разговаривают, смеются. «Ах, какой он славный, — думал Митя. — Как легко, как просто с ним! Даже думать не надо. И вечер тихий, прохладный, и комары за Терек улетели. Ах, как хорошо, как славно!»
— Мить, а Мить, бабка ваша говорила, ты стишки хорошо рассказываешь. Заделай чего-нибудь, а? Под настроение.
Митя усмехнулся:
— Ну хорошо, слушай:
Всю землю тьмой заволокло,
Но и без солнца нам светло.
Пивная кружка нам — луна,
А солнце — чарочка вина.
Он приподнял свою поллитровую банку, блеснувшую стеклянным ободком, и потряс ею. Чихирь звонко булькнул, Митя продолжал:
Готовь нам счет, хозяйка,
Хозяйка, хозяйка!
Стаканы сосчитай-ка
И дай еще вина!
— Ну, даешь! — сказал Николай, когда Митя кончил. — Законный стишок. Сам, что ли, сочинил?
Митя засмеялся, и доски под ним тоже заскрипели и засмеялись.
— О, не я, к сожалению. Еще двести лет назад Роберт Бернс, шотландец.
Николай почесал затылок и, упершись подбородкам в колено, сказал озадаченно:
— Вот как… Мужик был! Ты еще знаешь?
Митя прочел еще несколько стихотворений Бернса, они имели такой успех, что Николай, подняв банку, заставил его чокнуться.
— Выпьем за Берса!
— За Бернса, — поправил Митя.
Низкая лупа светила ярче, чем тусклая электрическая лампочка у дверей склада. Она мягко выхватывала из темноты пустынную улицу, дальние плетни колхозного огорода, извивающийся, как тело змеи, земляной вал, по которому бежала новая, но уже обкатанная проселочная дорога. Когда весной Терек разливался и затоплял лес, вода доходила до самого вала. Николай рассказывал, что нынешней лесной разбушевавшаяся река едва не затопила станицу: поднимись уровень воды еще на полметра — захлестнуло бы вал, а в нескольких метрах за ним — жилые дома.
По станице разноголосо кричали петухи.
