– А кто же еще?
– Послушай, Привольский, а кому вообще нужны эти таблички? Их ведь не продашь за границу коллекционеру какому-нибудь…
Привольский с удивлением взглянул на директора.
– Продать?
– Ну да. Предположим даже, что это так. Другое дело – кому?
– А может, он расшифровал их и что-то узнал такое, от чего просто свихнулся… – Сосновский покрутил пальцем у виска.
– Ты, смотри, сам не свихнись, – Привольский тяжело вздохнул. – Кстати, – сказал он, – говорят, милиция задержала подозреваемого в убийстве. Может быть, клубок раскрутится.
– Кто такой?
– Да никто. Парень, зовут Антон Ушаков. Скорее всего, хороший знакомый Плукшина. Он с ним долго беседовал как раз перед тем, как профессора нашли мертвым.
– Антон Ушаков? Знакомая фамилия…
– Так ведь адмирал Ушаков…
– А, ну да, ну да. Просто фамилия на слуху. И что он?
– Не знаю. Начальник охраны больше в курсе.
Опять наступило молчание. Привольский снова вздохнул, но теперь уже как-то совсем глубоко, тоскливо.
– Сергей Самуилович, – начал он тихо и тут же, повысив голос и уже глядя в глаза директору с решимостью и отчаянием идущего на таран летчика-истребителя, продолжил: – Это моя вина. Я несу ответственность за приглашение Вилорика Рудольфовича в институт для расшифровки текстов. Считаю, после случившегося я больше не имею морального права работать в своей должности…
– Гриша, ты дурак? Только не хватало нам здесь театра оперетты, – Сосновский не любил патетики и непрактичных разговоров. – Давай лучше таблички искать. Этим и займись.
– Не могу я больше. Вот, я бумагу написал… – он достал из непрозрачной папки листок и протянул его Сосновскому.
Тот молча взял бумагу, пристально и недобро глянул на Привольского, прочел, положил на стол. Пожал плечами и отчеканил:
– Нет проблем, я подпишу сегодня твое заявление. У тебя все?
Григорий Аркадьевич меньше всего ожидал услышать такое, и потому лишь кивнул растерянно.
– Ну, тогда пока, – завершил разговор Сосновский.
Стоило Привольскому покинуть кабинет, где они провели вместе столько часов, дней и месяцев, дружно решая сложнейшие и нетривиальные задачи, директор снял трубку телефона:
– Наружку за Привольским…
Услышав на том конце провода возражения и уточняющие вопросы, Сосновский добавил раздраженно:
– Слушай, хватит! Пускай твои люди станут его тенью. Это все, что от тебя требуется. А мне не до того сейчас, чтобы все тебе объяснять.
Когда наступил вечер, Сергей Самуилович снял очки и, держа их в руке, вышел из кабинета. Он прошел по длинному коридору, увешанному репродукциями картин русских художников, открыл дверь в кабинет Привольского, включил свет и подошел к письменному столу. Осмотрев стол, Сосновский неловко повернулся и случайно задел массивный фолиант. Тот с грохотом шлепнулся на пол. Он поднял книгу. Это была «История искусств» Гнедича издания 1897 года.
