– Бессмысленный вопрос, – продолжал он, откашлялся с глубоким довольством, улыбнувшись проплывающим мимо серым акрам, словно те были его собственностью, и повернулся ко мне с дополнением, – если мне позволено это сказать.
– Конечно, конечно, – сказал я. – В конце концов, это же ваша работа – порицать и назидать.
И сразу безо всякого стыда я обрел способность извлечь из-под задницы один из моих недостойных журналов, купленных в киоске. На обложке красовалась девушка в чулочках на поясе и черном нижнем белье, она стояла на коленях, глупо улыбаясь небесам и предлагая им же груди, жертву приемлемую. Я начал читать статью о выкидных ножах. Служитель божий кашлянул, наклонился ко мне и сказал:
– Касательно морали. Вы, наверное, ожидали, – в терпеливом доброжелательном внимании я поднял глаза от выкидных ножей, – ожидали, что я скажу, что наше время аморально, как никогда, потому что, конечно, людей в мире стало больше, чем когда-либо. Но я так не скажу. Конечно, зла совершается больше, но зло – понятие не арифметическое, в конце концов. Это явление духовное и не подлежит измерениям.
– Значит, – откликнулся я, – зла сейчас не больше, чем когда Каин и Авель были молодыми здоровяками?
– Нет. Ну в известном смысле – нет. Просто это должно быть осознанно. Должно обрасти плотью. Со временем.
– Должно, почему должно?
– Мой дорогой сэр… – Он наклонился еще ближе.
Скоро мы оказались средь жаркого теологического диспута, в котором он цитировал мне Аквината, и Августина, и Оригена, а в придачу Пьера Абеляра и Юлиану Норвичскую, и «Облако Неведения»[40]. Он разбирался во всем этом, ей-богу, но и это не помогло втиснуть Уинтерботтома и Имогену в моральный пейзаж. Я отчетливо видел, по мере того как поезд притормаживал на моей станции, что если они и грешили, то только против постоянства. Почему тогда я должен чувствовать себя таким праведно оскорбленным? Священник, ехавший дальше к северу, просто попрощался вежливым «Доброго вам дня», снова погружаясь в шуршащую, как юбка, «Таймс», пока я выходил со своими сумками и журналами. Когда поезд тронулся, я уже знал, что священник этот исчезнет в небесном эфире – медленно, но верно, провалившись в какую-то временную или пространственную дыру, чтобы потом снова оказаться лицом к лицу с каким-нибудь пассажиром в прежде совершенно пустом купе первого класса.
Один из моих саквояжей был отнят у меня крепкой рукой, и я услышал голос:
– Мистер Денхэм, наконец-то вы здесь. Я встречал все поезда сегодня, и вот наконец вознагражден.
