Он никак не мог понять, почему моя кожа чище и белее снега.
Он был уверен, что скинув с монахини ночное одеяние, найдет амулет, призванный скрыть от посторонних взглядов жутких тварей. Он сам поместил их в ловушку и лично установил ее в северном крыле. Гибрид татуировки и призрака гигантской сколопендры, попадая на тело жертвы, оживал. Паразитируя на жизненной энергии, он рос до тех пор, пока не убивал своего носителя. Этого времени с лихвой хватило бы королю для допроса. Однако… амулетов с мороком на мне не оказалось. Не было на мне и созданных им гибридов. Но ловушка сработала! И она пуста! Он отчетливо помнил мой крик. Эхо, ставшее отголоском боли пронеслось по дворцу, всполошив даже лошадей на конюшне…
— Ваша выходка достойна порицания, — безучастным голосом начала я. — Вы выставили мое тело на обозрение воинов и существ бестелесной природы. Вы не только пошли против моей воли, унизив меня, но и разбудили во мне воспоминания о грешном прошлом. Зачем? Молчите?.. Вам нечего сказать? Тогда извольте оставить меня одну. Мне предстоит долгая ночь в молитвах. И отпустите Ориана. Воин исполнял свой долг и вам это хорошо известно.
Не проронив ни слова, Валтор со своими прислужниками покинул мою келью, однако он намерился любыми способами вывести меня на чистую воду. Сегодня удача была на моей стороне. Я поднесла руку к лицу и, повернув ее к себе внутренней стороной запястья, стерла иллюзию идеальной кожи. Скинула маску с лица и с шеи, где чувствовала болезненную пульсацию от ожога.
— Пора завязывать с приключениями, — сказал Ориан, укутывая мои плечи покрывалом.
— Нужно сжечь платье и уничтожить магический след, пока его не разглядели, — мой голос показался мне чужим.
— Мы не можем просто сжечь его. Уверен каждый твой наряд на счету, а он только и ждет, когда мы оступимся.
Я закрыла глаза, пока еще плохо представляя как мне избавиться от обожженного, вдобавок ко всему, разорванного платья.
— Что-нибудь придумается, — обнадежил Ориан. — Сейчас тебе лучше отдохнуть.
Через силу улыбнувшись, я не выдержала и уронила голову ему на грудь. Он не спешил разрывать объятия, а я не спешила менять тепло его рук на холодную постель.
Горный хребет горел, объятый огнем восходящего солнца.
Распущенные волосы касались обожженной кожи, и боль страшно угнетала. Губы пересохли, воздух казался невыносимо горячим. Тревога и боль стали моими верными спутниками на эту ночь — и если одна точила душу, то другая терзала тело.
