Погребенные | страница 125



Наконец доверху наполненная чаша пошла вкруговую. Люди жадно набрасывались на нее, громко хлюпая, рвали ее друг у друга из рук. Жидкость, похожая на виноградное вино, текла по губам и подбородкам, пирующие утирались пальцами и тщательно обсасывали их. Ни одна капля не должна пропасть. Саймон Рэнкин тоже пил, его борода слиплась от крови.

Потом они бросились наземь, и высокий человек, взяв чашу, протянул ее чудовищу, скрывавшемуся в густой тени; потом принял ее обратно и, отвесив поклон, удалился. Снова блеснул залитый кровью нож, кромсая тело на жертвеннике. Все сбились в кучу, хватая липкие куски мяса и с наслаждением набивая рты.

На долю секунды разум престарелого зрителя прояснился. Ужас, как удар дубины, потряс его — и вместе с ним проблеск воспоминания. Священник узнал высокого человека с густой бородой и маленькими, глубоко посаженными глазами. Это был Илай Лилэн, самый страшный из обитателей Кумгильи… выше его находился лишь его Хозяин, почетный гость на отвратительном пиршестве каннибалов. Затем нахлынувшая тьма поглотила священника.

Преподобный Брэйтуэйт вздрогнул, открыл глаза и снова зажмурился: серый свет раннего утра был невыносим. В церкви было пусто и так холодно, что тело священника онемело и не слушалось.

Пусто! В голове мелькали бессвязные мысли, он никак не мог сосредоточиться, засмеялся, потом заплакал. Паства приходила и ушла. Даже Уодхэмы и Барнсы не остались, как обычно, после службы. Служба? Что это было, заутреня или Святое причастие? Судя по времени, скорее всего второе. А может быть, он вчера, после вечерни, лишился чувств и пролежал здесь всю ночь?

Через некоторое время викарий понял, что может двигаться. Ползком он добрался до первого ряда скамей. Каким-то чудом удалось подняться на ноги. Свет смягчился и больше не бил в глаза. Пульсирующая боль в голове ритмично отзывалась на тяжелые удары сердца.

Он обернулся и, не понимая, что делает, лишь повинуясь инстинкту, склонился перед алтарем. На изможденном лице появилась озабоченность. Он чувствовал, что произошло нечто ужасное, но не знал, что именно. Вид перевернутого распятия не дошел до его сознания.

Бесконечно долго он шел к дверям, наконец, задыхаясь, растворил их настежь. Всходило солнце, его первые лучи кроваво-красным отсветом легли на холмы. Самая высокая вершина, Кумгилья, стояла во всем своем мрачном великолепии; ее склоны казались огромной пастью, искаженной во гневе, и гнев этот был направлен против одного несчастного, умалишенного смертного, как будто тот был в чем-то виноват; сгущавшиеся в утренней тиши облака грозили отмщением.