Свитцер наклонился к нему через стол, и Глэдден почувствовал, как у него изо рта пахнет табаком и жареными картофельными чипсами. Должно быть, коп специально наелся их, чтобы во время допроса его дыхание стало труднопереносимым.
– А теперь послушай меня, умник, – сказал Свитцер. – Мы точно знаем, кто ты такой и чем занимался на берегу. Я работал в отделе по расследованию убийств и изнасилований, но ты… такие, как ты, – самая низшая форма жизни на планете. Ты не хочешь с нами говорить? Прекрасно. Все, что нам нужно сделать, это отвезти тебя в тюрьму Бискайлус и хотя бы на одну ночь запереть там в общей камере. Я знаю кое-кого в Бискайлусе, Брисбейн, и собираюсь шепнуть тамошним ребятам пару слов. Ты ведь в курсе, что случается с педофилами в тюрьмах?
Глэдден медленно повернул голову и впервые встретился взглядом со Свитцером.
– Не знаю, как насчет тюрем, детектив, однако даже запах, что исходит из вашего рта, представляется мне слишком жестоким и незаслуженным наказанием. Если я, по чистой случайности, буду осужден за то, что фотографировал на пляже, то я могу подать апелляцию и пожаловаться, что ко мне применяли недозволенные меры воздействия.
Свитцер взмахнул кулаком.
– Рон!
Детектив застыл на месте, потом посмотрел на Делпи и медленно опустил руку. Глэдден даже не поморщился. Пожалуй, он был бы не против, если бы Свитцер его ударил – это могло здорово помочь на суде.
– Умница, – похвалила Делпи. – Я вижу, перед нами опытный камерный юрист, который воображает, будто знает все лазейки. Очень хорошо, Брисбейн. Думаю, после сегодняшней ночи вам придется нацарапать несколько апелляций. Надеюсь, понятно, что я имею в виду?
– Могу я позвонить адвокату? – скучным голосом повторил Глэдден.
Он отлично знал, чего добиваются эти двое. У них не было ни одного доказательства, ни единой зацепки, и они рассчитывали запугать его и вынудить совершить ошибку. Но он не поддастся, он слишком умен, и им его не перехитрить. И видимо, оба детектива в глубине души сознавали это.
– Послушайте, – сказал Глэдден, – ни в какой Бискайлус я не поеду, и мы все прекрасно это понимаем. У вас в руках мой фотоаппарат, но им – я не знаю, проверили вы его или нет, – не было сделано ни одного снимка. Еще у вас есть показания какого-нибудь билетера, спасателя, или уж не знаю кого, кто утверждает, будто я фотографировал. И никаких доказательств – только мое слово против его слова. Даже если ваш свидетель опознал меня, глядя в зеркало, то и это не дает вам никакого преимущества, поскольку я был в комнате один. При таких условиях опознание не может считаться законным.
