Баня благоприятно подействовала и на рыжую язву. Черты лица ее будто разгладились, стали не такими резкими, неприятными. Лика блаженно потягивалась, лежа на деревянной скамье, улыбалась словно кошка, наевшаяся сметаны, щурила глаза и играла с небольшим кулоном, висящим на шее. Полина хотела спросить, что это за кулон, почему она не сняла его даже в бане, но приятная нега сморила ее, стало лень не то что шевелиться, а даже просто открывать рот.
Единственное, что смущало Полину, это ощущение чужого взгляда, как ночью в поезде. Только если в поезде этот взгляд ничего не выражал, то сейчас она чувствовала в нем явное вожделение. Полине хорошо были знакомы такие взгляды, она чувствовала их каким-то тайным, седьмым чувством.
Она никогда не тянулась к науке. В школе училась кое-как, перебивалась с тройки на четверку. Зубрить параграфы не любила, математику и физику просто не понимала. Не укладывались в ее белокурой головке ни цифры, ни формулы, ни даты. Тетка кричала, что она тупая, что светит ей швейное училище, если не возьмется за ум. Полина, трезво оценивая свои способности, понимала, что браться ей, собственно, не за что. Не понимает она всей этой науки не потому что ленится, а потому что не заложено в ней этого природой. Кто-то имеет талант художника, а кто-то даже линию ровно не проведет. Кто-то прекрасно играет на музыкальных инструментах, а кто-то с лучшими учителями не может выучить аккорды на гитаре. Так почему принято считать, что уж мозги-то всем даны природой равные? Полине вот не даны. Нет у нее такого таланта, нет. Что ж она теперь, не человек, второй сорт? Зато она прекрасно поет. С первого класса ходила в хор, выступала на школьной сцене. На это и сделала ставку, понимая, что другого расклада в ее жизни не будет.
Она начала подрабатывать уже в последних классах школы. Когда одноклассники готовились к экзаменам и поступлению, Полина пела в клубах. Тайно, поскольку ей еще не было восемнадцати. После совершеннолетия уже официально. Клубы, рестораны, тусовки – вот то, что составляло ее жизнь. И там, во время выступлений, она чувствовала на себе эти взгляды, полные жадного вожделения, плохо скрываемого возбуждения. Мужчины, а порой и женщины, мысленно раздевали ее, скользили нетерпеливыми взглядами по ее телу, гладили на расстоянии волосы. Сначала Полину это пугало, заставляло нервничать. Каждый раз, возвращаясь домой, она подолгу терла кожу мочалкой в душе, смывая с себя чужие мечты, но постепенно привыкла. Она по-прежнему чувствовала их, но они больше не заставляли нервничать. В какой-то момент Полина поняла, что наслаждается ими. Как прима-балерина нежится в лучах софитов, так и она нежилась под страстными взглядами.
