– Прости, бабушка, леший попутал, – виновато произнес Степан, выглядя при этом до невозможности нелепо. Старушка была метра полтора ростом, а Степан – огромный детина – понурил перед ней голову, будто провинившийся ребенок.
– А почему вас пятеро? – продолжила допрос баба Глаша. – Где еще один?
– Не было. Их только четверо.
Старуха как-то испуганно ойкнула и посмотрела на жавшихся друг к другу путников.
– Ой, беда, беда, – покачала она головой. Скользнула быстрым взглядом по Матвею, но не остановилась на нем, повернулась к девушкам. – Бедные, бедные… – пробормотала она, затем велела всем идти в дом, а сама не только задвинула тяжелый засов, изрезанный какими-то знаками, но и зашептала что-то при этом, водя по щелям между дверью и косяком лучиной с обожженным концом.
В доме было светло и жарко от топящейся печи, на краю которой стоял большой чугунок. От чугунка пахло щами из кислой капусты, и только сейчас Матвей понял, что весь день они ничего не ели, кроме черники. В желудке предательски заурчало.
Все убранство комнаты составляли большой стол на резных ножках и восемь таких же табуреток вокруг. Занавесок на окнах не было, зато ставни закрыты, и Матвей был уверен, что так же, как и дверь, заговорены. Под потолком по периметру стен висели букеты засохших цветов и трав, и к запаху щей примешивался их сладковатый аромат. Дверь в остальную часть дома была заперта. И ни икон, ни картин, ни фотографий, которых так много было в доме его бабушки и ее соседей.
– Ну, садитесь за стол, верно, проголодались. Не замерзли? Чаю горячего согреть?
Баба Глаша, хоть и приглашала их поужинать и в целом проявляла заботу, казалась Матвею угрюмой и резкой. Возможно, он просто не привык к таким старушкам. Его бабушка всегда была женщиной в теле, с большой грудью, пышными бедрами, округлыми щеками и двойным подбородком. Вокруг глаз, сколько он помнил, разбегалась сеточка морщин, а уголки губ были приподняты кверху, будто она собиралась улыбнуться в любую минуту. И смех у нее был таким же: полным, мясистым. Когда она смеялась, тело ее колыхалось, как холодец на блюдечке, и от этого становилось смешно, даже если сначала смеяться не собирался. Бабушкиной заботы было много, она ощущалась как теплое одеяло в морозный день, как чашка горячего чая, разливающаяся теплом по жилам. А сухонькая баба Глаша, напоминающая бабу Ягу из сказки, на привычную бабушку походила мало. Тонкие руки с длинными крючковатыми пальцами выглядывали из узких рукавов черного платья с длинной юбкой, прикрывающей колени, седые волосы прятались под черным платком. И от того ее забота тоже казалась такой же угловатой и сухой, словно ненастоящей, как она сама. Однако отказываться от щей и чая он не стал.
