— Хватит, говорю! — зло прикрикнул Олег.
— А чего кричать? Приходил за ей отец, Михаил-то Петрович.
— Не «за ей» он приходил, а поросенка резать, — отмахнулся Олег.
— Чтой-то не ко времени?
— Да не нашего. У Желятиных свадьба.
— Ой ли? Неужто согласились?
— А чего, Генка парень не хуже других…
Они говорили о чем-то своем, синереченском, может о хорошем. Наверное даже. А Вадим был чужой здесь. И ни при чем. Дом его (вот уж и «его») плотно сидел в этой земле, в делах, которые он не может понять. И сможет ли?
— Тебя-то звали? — вопрошала между тем тетя Паня, искренне взволнованная известием.
Олег не ответил…
Вадим тяжело поднялся. Голова болела, но хмельной уже не была. Только голос, может, немного.
— Ну, тетя Паня, до свидания, спасибо за хлеб-соль, — и пожал ее негнущиеся пальцы. — Будете в наших краях — милости просим.
Он пошел к двери, не оглянувшись на братца. А тетя Паня выбежала за ним в сени:
— Ты не сердись на него… Он так-то не злой, покрикун только. Вот и мамку-то свою тоже учит, учит… Обижен.
— Ладно, теть Пань, я побыстрей пойду, а то еще в Москве дела… — И вдруг остановился. — Я бы отцов дом посмотрел, где он жил. Только не подумайте…
— А чего думать, он твой и есть. Пошли-ка вот сюда.
Дом стоял на краю оврага — маленький, тихий, весь заросший черемухой. Заборчик повалился, одно окно крест-накрест заколочено, другие — темно глядят изнутри.
…Незнакомый человек — отец… Ах, как все это… Даже вообразить невозможно: недавно еще ступал по этим досточкам.
Тетя Паня завозилась позади. Вадим отпрянул от изгороди.
— Ну ладно. Пора.
— Да ты к автобусу ступай. Вот в проулочек свернешь, мимо поселка пройдешь, там шоссейка будет. Маме передай поклон. Ох, гостинец-то приготовила — грибов соленых, да забыла с Олегом-то. Ну, в другой раз… А про дом не беспокойся, в крайности — разделите.
Она уже замедлила шаг, Вадим помахал ей рукой и пошел быстрее.
Дорога вывела из переулочка к полю, к светлому перелеску за ним. Только было в этом перелеске, похожем на парк, что-то тревожное, непонятно почему: деревья — тонкие ивы, готовые уже запушиться, светлая листва берез, темные ели — все, как на той дороге, по которой шел в Синеречье, которую узнавал. А что-то тревожило. Вот и мох — желто-зеленые кочки и первые травинки… А в траве — вдавленная в землю бутылка. Пустая. И птиц не слышно. Что-то поблескивает в кустах. Ручей, может? Подошел поближе — нет, консервная банка. Вот что! И потом лишь мусор этот и видел — видел, видел без конца: обертки от конфет, куски целлофана, снова бутылка, обрывок газеты. И среди разношрифтных заголовков прочел один: «Н е у в я н у т ш е д е в р ы…» Какие «шедевры»? Что значит «не увянут»? Да об этом — в газете, всем на обозрение. Вовсе ошалели!
