— Встретил.
— Ну, до свидания. — Она кивнула и побежала назад. Маленькая сестричка. Медсестричка. Тоже, конечно, знала его отца.
Поле раньше казалось громадным, там клевер качал матово-розовыми головками, переплетенный диким горошком, и много было приземистых васильков — не таких, как во ржи, а будто другой породы. И пчелы жужжали, и цвиркали кузнечики, тоже маленькие, прыгучие. (Да что за память такая, будто из сна?! Будто привиделось и задернулось былью?)
Теперь же суглинистая распаханная земля волнами тянулась до самой деревни. Вадим пошагал тропой, по краю поля.
Странное это состояние узнавания не покидало и дальше. Он не спрашивал, где живет тетя Паня: увидел женщину, рыхлившую граблями землю (грядки среди редких вишневых кустиков), остановился. И как только разогнулась она, глянула, как улыбнулась, показав короткие желтоватые зубы и бледные десны, — сразу подумал: знаю. Знал всегда. И потрескавшиеся губы эти, и дубленую кожу лица, и жиденькие к старости, уже не русые, а пегие, иссеченные волосы, поверх которых темная косынка, завязанная позади.
— Тетя Паня!
— Соколик ты мой! Заходи! Давно жду!
Ступеньки крыльца — доски, мытые добела. Вадим помнил тепло дерева под босою ногой.
И душистые сенные сени, прикрытая дверь на двор, оттуда скотный запах, и уж точно известно было, где корова стоит, где загончик для поросенка; и помнил железную скобу, и скрип другой двери — той, что отворялась в человечье жилье.
А в жилье, в широкой и светлой горнице, в правом углу, за длинным столом сидел и смотрел на вошедших, нет, не на вошедших, а именно на Вадима — человек его примерно лет, по-городскому и к тому же нарядно одетый (особенно галстук — нужной ширины и расцветки), и все же — местный. На кого-то похожий (тоже, тоже, опять!). Смотрел неотрывно совершенно рыжими, широко посаженными глазами.
Вадим поздоровался. Тот едва кивнул в ответ, поглощенный созерцанием.
— Вот и встретились, — приветливо заговорила тетя Паня. — Вот и довелось. Подойдите, подойдите дружка к дружке, ну-ка те.
Она сводила их как маленьких. А они маленькими не были. Они были взрослыми, и оба были насторожены: тот человек — априорно, а Вадим — этим вот взглядом в упор. Он припоминал, расталкивая слои памяти, и — нет — не знал он этого человека. Хотя и знал. Что же это? А тот, похоже, имел что-то свое, потому что держал Вадима на смотру, как на прицеле. Потом встал — небольшого роста, с крупноватой головой. …Когда сидел, казался лучше, подумал Вадим и сразу же оборвал себя, потому что дело было не в этом вовсе, а только во взгляде. Взгляд был как бы взбешенный — мутноватый, упертый. И ноздри вздрагивали тоже бешено. Будто едва сдерживался. И почему он так нарядно оделся — дорогой серый костюм и этот галстук?..
