С наступлением темноты профессора передали под ответственность комиссара Леви, который связал ему руки за спиной и погнал впереди себя. «Ну как тут сбежишь? — в отчаянии думал Пинсон. — Шансы — нулевые».
Около полуночи они устроили привал на заброшенной ферме. После трапезы командир дал два часа на сон. Вместо того чтобы пойти спать, комиссар, сев за стол и положив рядом с собой пистолет, принялся корявым почерком писать в блокноте рапорт. По всей вероятности, он делал это ежедневно.
Пинсон был слишком возбужден, чтобы уснуть. Он сидел на колченогом стуле у огня, а на его коленях беспокойным сном спал Томас, закутанный в грубое одеяло Фелипе. Из темноты до профессора доносился храп бойцов. Некоторые из них, мучимые кошмарами, стонали. В какой-то момент Пинсону показалось, что он узнал голос Огаррио. Повернув голову, бывший министр увидел, что сержант, спавший неподалеку от него, резко откинул одеяло и сел: лицо искажено ужасом, лоб — весь в бисеринках пота. Постепенно гримаса страха сменилась озадаченным выражением. Огаррио посмотрел на часы и уже через несколько секунд снова крепко спал.
Пинсон вновь терзался муками совести. Ему не давали покоя слова командира. Огаррио и не подозревал, насколько близко был к истине, попав в самое яблочко. Ведь сколько он, Пинсон, рассуждал о великодушии, о принципах, которыми нельзя поступаться! И при этом ставил подписи на приказах, обрекавших людей на смерть. Простые солдаты, вроде Огаррио, имели полное право считать его предателем.
Целесообразность. Конвеньенсия. Это слово, бесконечно повторяясь, звучало в мозгу Пинсона, словно эхо рокочущего храпа спящих бойцов.
Быть может в том, что случилось с ним сегодня, есть высшая справедливость? Огаррио явился словно палач, посланный самой судьбой, покарать Пинсона за преступления, в которых он, Пинсон, давно уже признал себя виновным. «Я заслуживаю смертного приговора, и сержант приведет его в исполнение», — думал профессор. Они оба с Огаррио прекрасно понимали, что если он, Пинсон, попадет в руки фашистам, то его расстреляют. И поделом. Постыдный конец позорной жизни.
Если ценой его смерти можно спасти бойцов, он на это готов. Пусть они и сталинисты, но все же они солдаты, как и его сын. «Быть может, пожертвовав собой, я хотя бы частично искуплю вину за ошибки, допущенные за всю свою бессмысленную жизнь, — думал Пинсон. — Вдруг мне хотя бы так удастся расплатиться за смерть Рауля». Однако в глубине души профессор понимал, что фашисты ни за что не пойдут на переговоры. Франко, по сути дела, современный крестоносец, считающий, что он ведет священную войну. Если республиканцы шли в бой с криком «Но пасаран!», то у фашистов относительно своих врагов было другое кредо: «Безоговорочная капитуляция и заслуженное возмездие». Совершаемые зверства, без которых не обходилась ни одна победа фашистов, наглядно свидетельствовали об их фанатизме. А фанатики не идут на переговоры. Беда заключалась в том, что у Огаррио не останется выхода, и он в итоге подорвет собор вместе со всеми заложниками. Сержант — идейный сталинист, и он не готов идти на компромиссы.
