— Азиз! — заорал Паладон.
— Стоять!
На левом фланге вражеское войско сумело восстановить порядок — всадники разворачивали лошадей к Сиду.
— Давай! — во всю силу своих легких крикнул Азиз и пустил коня вскачь.
Резкий рывок, который чуть не вышиб меня из седла, — и я уже лечу как ветер вниз по склону холма. Кое-кто из воинов обогнал меня. Я испугался, что меня случайно толкнут и я упаду, и потому сосредоточился на том, чтобы усидеть на коне. В первые же несколько мгновений я обронил и щит, и копье. Вцепившись в поводья, я прикладывал все усилия, чтобы мой конь не налетел на толстый круп лошади, скакавшей впереди меня. «А где же кольцо воинов, которые должны нас защищать? — лихорадочно думал я. — Где Паладон? Где Азиз?» Я не имел ни малейшего понятия. А как же я буду сражаться? Я попытался выхватить меч, но никак не мог нащупать рукоять. Когда мне это наконец удалось, все мои усилия извлечь его оказались тщетными: ножны почему-то застряли между моей ногой и седлом. Рискуя свалиться на землю, я привстал в стременах и высвободил ножны. Меч легко выскользнул из них и тут же исчез где-то под копытами моего коня. Вслед за ним едва не последовал и я. Чтобы удержаться в седле, мне пришлось вцепиться в гриву. В отчаянии я нащупал на поясе маленький кинжал, которым обычно чистил писчие перья. И вот, вооруженный перочинным ножиком, я помчался на врага.
Что было дальше, помню смутно. Потом мне рассказали, что Азиз идеально выбрал время для атаки — мы врубились во вражескую конницу до того, как она успела зайти во фланг к Сиду. Паладон и Азиз были на переднем крае. У них все прошло, как и было задумано, к моменту начала схватки их и впрямь окружало стальное кольцо из лучших воинов. Я же оказался с частью нашей конницы почти что в арьергарде.
Повсюду скрещивались мечи, высекая снопы искр. Что происходит? Что творится вокруг меня? Я не мог взять этого в толк. Куда ни кинь взгляд — искаженные яростью и страхом лица. Уши резали людские вопли и дикое ржание лошадей, меня мотало из стороны в сторону, отчего я ощущал себя щепкой, отданной на волю волн.
Мои воспоминания о той битве чем-то напоминают кусочки разноцветного стекла в калейдоскопе Саида. Они фрагментарны, образы распадаются и накладываются друг на друга, и каждый из них представляется мне более диким и нелепым, чем предыдущий. Двое безоружных мужчин, сцепившись, словно любовники, катаются по земле, силясь перегрызть друг другу глотки. Конник, взирающий на кончик копья, торчащий у него из груди, достает из рукава шелковый платок и деликатно пытается отереть льющуюся кровь. Вот выбитый из седла всадник ползет среди лабиринта движущихся конских ног, зажав в зубах собственную отрубленную руку. Вот двое воинов, спешившись, не обращая внимания на бой вокруг них, ссорятся из-за прекрасной выделки сапог мертвеца. Еще двое, также будто позабыв о битве, ритмично бьют друг друга в щиты. Время от времени они останавливаются, чтобы перевести дыхание, после чего принимаются за дело с новой силой. Еще один всадник, громко крича и размахивая руками, несется на всей скорости на кучку врагов, и при этом его нисколько не смущает, что он безоружен. Он сгинул без следа, изрубленный мечами и топорами в мелкое крошево. Мне казалось, что я смотрю какой-то нелепый спектакль в балагане на рыночной площади. Наверное, единственными существами, пребывавшими на поле боя в большем смятении, чем я, были лошади. Их дикие, безумные глаза глядели на это неистовство то ли непонимающе, то ли осуждающе, а с удил падала пена — розовая от летящих отовсюду брызг крови.
