Как-то раз ночью мне приснилась Динни. Солнечным утром, плывущим под шум июльского леса, под аккомпанемент комариного оркестра и перекатывающийся шорох трав она сидела на холме и, подперев ладонью локоть, ела абрикос, аккуратно откусывая по крошечному кусочку, так как оранжевая ранка тут же начинала обильно сочиться влагой. Она не видела меня, а я никак не мог взобраться к ней, вдруг став опять маленьким и одиноким, раз за разом съезжая по пологому склону, как будто специально облитому чем-то скользким. Вроде бы, я кричал, но сон в моём варианте превращался в немое кино. Я всё равно кричал, чувствуя, что сейчас произойдёт нечто ужасное, непоправимое. Оно не заставило себя ждать: на очередном неуклюжем пируэте, глянув вверх, я обнаружил вместо Динни сосредоточенную Люсинду, методично обсасывающую крупную чёрную косточку. У косточки медленно отросли шесть когтистых лапок и пара жёстких крылышек. Не обращая на это внимания, девушка закончила трапезу и, привстав с травы, подбросила новоиспечённого жука в небо. Тот взмыл в воздух и, басовито загудев, унёсся прочь. Люсинда облизнулась и пристально посмотрела на меня, обнажая в улыбке мелкие острые зубы.
Я проснулся с криком, который, я думаю, услышали далеко вокруг. Люсинда спала рядом, даже не пошевельнувшись, мертвенно белела в темноте откинутая рука, чётко выделяясь на фоне разметавшихся волос. В лунном свете чуть приоткрытые губы казались синими. Зубы, естественно, были нормальными, но стальной маникюр на пальцах выглядел хищно заострённым. Когда она резко открыла глаза, я чуть не закричал снова. Но меня успокоили весьма старым и действенным способом.
На следующую ночь кошмар повторился опять.
Люсинда купила мне снотворное, но то, что я больше не помнил своих снов, не вернуло мне прежнего состояния. Она же была само очарование, терпение и предупредительность. Я не помню, когда сделал ей предложение стать моей женой, но отлично помню, как она спокойно ответила: «Да».
Неделя пролетела незаметно. Я жил будто в тумане или гипнозе, изредка всплывая на поверхность, чтобы ещё раз убедиться, что творится что-то неладное. Я был рад и одновременно страдал, примерял новый костюм и задыхался в тугом воротничке. Увидев мою невесту (мою невесту? МОЮ???) в только что законченном прозрачно-облачном подвенечном платье (вроде плохая примета? А ей всё нипочем!..), не мог оторвать восхищённого взгляда, желая её как впервые и отчего-то опасаясь целовать в губы. Что-то было не так, неправильно, нелогично. Наши отношения перестали быть образцом совершенства — они утратили утончённый смысл. Я мучительно оппонировал сам себе, доказывая и утверждая прописные истины, путаясь в простом и раздражаясь на очевидное. Опоры больше не было, мир смазался и потёк, сворачиваясь и мутя рассудок. Я предприимчиво решил плыть по течению, остерегаясь резкими движениями ещё более усугубить ситуацию.
