В тот вечер я почувствовала, какая Линда мягкая и как жадно она прижимается ко мне всем телом. От этого меня бросило в жар и даже перехватило дыхание. Она спросила, все ли в порядке, и я сказала, что да. Прикрыла ей рукой рот и велела вести себя тихо. Она послушно кивнула. Прямо живой пупс, а не девочка, розовый пупс, такая специальная модель, чтобы щипать.
Она так тяжело навалилась на меня, что я чуть не упала. Я ее оттолкнула. Легче от этого не стало; наоборот, она придвинулась ко мне еще ближе. Того и гляди раздавит.
– Ты мне нравишься, – вдруг сказала она. И улыбнулась такой широкой улыбкой, что я поняла, что действительно ей нравлюсь.
Нам с Рози она тоже нравилась.
Конечно, Рози оставалась моей самой любимой на свете подругой, а я – ее. Но на троих придумать игру легче, чем на двоих. А Линде нравилось все, во что мы предлагали поиграть. Она в свою очередь была страшно рада, что у нее есть мы. Как же она ненавидела своих сестер! И правильно делала, потому что сестры ее тоже ненавидели. Они называли Линду «наша толстуха». Мы с Рози считали, что одного этого уже достаточно для ненависти.
Все три сестры были светловолосые и белокожие. «Высокие стройные красавицы, – говорили про них, но тут же добавляли: – Жаль только, что их младшая подкачала».
А нам было все равно, что Линда толстая.
Каждый день после школы мы играли. Больше всего мы любили играть, как будто мы – это не мы. Иногда я была папой, а Рози – мамой, иногда наоборот. А Линда всегда была нашим ребенком. Иногда мы играли, как будто мы с Рози только что познакомились, и тогда Линда была священником на нашей свадьбе. И никто никогда не проигрывал.
Это было давно. Когда все еще было хорошо.
Зои смотрела прямо перед собой. Я пыталась понять, что ей известно. И почему она подружилась со мной, несмотря ни на что.
Я хотела что-нибудь сказать, что-нибудь легкое, чтобы все то, что мы сказали до этого, исчезло навсегда, а заодно все мои тревожные мысли. Но ничего легкого в голову не приходило.
Прошел час, или полчаса, а может быть, всего лишь минута, а потом Зои потянулась, положила ногу на ногу и сказала мне, что у нее целая куча времени и что она не уйдет, пока я не расскажу, ведь мы друзья, а друзья на то и друзья, чтобы принимать человека таким, какой он есть, правда?
Или, может, она ошибается и мы вовсе не друзья? Эти слова висели в воздухе, но она их не произнесла.
– Несчастный случай, – сказала я.
Губы мои слиплись. На языке лежал камень, такой тяжелый, что я сомневалась, стоит ли начинать говорить.
