От происходившей прямо на глазах зловещей метаморфозы с близким приятелем и хорошим человеком Винсент Григорьевич чувствовал, как обида в нем наливается огнем.
Между тем Валера продолжал, издеваясь уже почти беспредельно:
— Кстати, ставлю тебе на вид. Ты знаешь, что в Русском музее сейчас выставка Врубеля? И всем, посетившим эту выставку, открываются новые бездны в гениальном и прекрасном мире замечательного художника. Но тебе не откроются! Потому что ты живешь вяло и медленно. Я все больше думаю о том, что должен принять участие в твоей судьбе. Между прочим, мне стоит лишь заикнуться, и твой институт немедленно откомандирует тебя в мою лабораторию безо всякого твоего согласия... На благо страны! А жизнь твою, кстати, давно пора менять! Да и живешь ли ты? Ты спишь! Я даже уверен, что ты втайне предпочитаешь пиво сухому вину! Это пошлость! Не бывать тебе, раздолбаю, гармоничным человеком.
Тут у Винсента Григорьевича закипело. Почему Валера отказывал Весику в будущей гармоничности? Пришла ли потом гармония хоть раз, хоть на минуту — другой вопрос! Но отказывать человеку даже в возможности согласия с миром и собой — это свинство.
А пиво? Да, Весик иногда пил пиво (Валера — никогда). Но много ли он пил? Он никак не мог пить много, потому что моментально хмелел от пива. Причем хмелел не празднично и задорно, приставая к девушкам или ввязываясь в конфликты. Пиво приносило Весику тяжелое, но порою целительное одурение, смаривающее вязким сном.
— А ты... А ты... — начал Весик. — Ты грубиян и мерзавец! Я убью тебя! Убирайся прочь!
Валера нахмурился, с сожалением посмотрел на него и зашевелил губами. Звуки опять пропали.
— Что? Что? — торжествовал Весик. — И сказать-то ничего не можешь?
«Дурак! Дурак!» — показалось ему, что губы усмехающегося Валеры складывались в эти обидные слова.
Хор цикад стал оглушительным, и в глазах Винсента Григорьевича потемнело от ярости. Ничего не видя вокруг, ничего не помня от гнева, он стал сжимать и разжимать кулаки и вдруг ощутил в правой руке невесть откуда взявшуюся рукоять. Поглядев и обнаружив замечательный серебряный кавказский кинжал, он крикнул:
— Никогда я не пойду в твою лабораторию! Получай!
И вонзил мерцающее лезвие в грудь насмешливого друга.
Однако, едва коснувшись груди, тонкое лезвие изогнулось, словно было всего лишь картонным и только раскрашенным в серебристый цвет. Весик надавил сильнее, но Валера в ответ укоризненно покачал головой. Он остался невредимым и наконец исчез вместе с Московским проспектом, тополями и трамваями.
