Палыч торопливо вышел на берег.
— Хорошая севрюжка, — указал он на пойманный Угаровым экземпляр и принялся сноровисто разбирать добычу.
Большая часть рыбы возвращалась обратно в реку. Палыч отобрал только несколько судаков и с десяток воблин. Хотя старый рыбак зарабатывал на жизнь браконьерством, он бережно относился к запасам родной реки. Исключение составляли лишь осетровые. К ним, как выяснилось позднее, у старого рыбака был философский подход: «Если не я, так их выловят другие. Все равно они обречены».
В первый заход севрюга Угарова оказалась единственной стоящей добычей, второй вообще вышел пустым. Зато третий принес еще двух севрюг и одного осетра килограммов на двадцать. Здесь Палыч вспомнил об Угарове:
— Слышь, молодой, у тебя дома рыбка есть? А то что-то я все обратно отпускаю.
— Нет, — признался Илья.
— Так бери, пока она у тебя поперек горла не стоит. А то мы на нее уже смотреть не можем.
Последнее было некоторым преувеличением. Знаменитую воблу рыбаки брали с удовольствием, а остальное по мере надобности. Ведь только вобла считалась достойной рыбой для вяления, только ее можно было запасти впрок. А тот же судак или карась шли в ход, когда возникало желание побаловать себя свежим уловом.
После четвертого захода, принесшего единственную стерлядку, Палыч распорядился:
— Хорош, мужики, обед.
Рыбаки достали ссобойки. На общем фоне продуктовая корзинка Угарова выглядела очень скромно. Илья даже застеснялся огурчиков домашней засолки и куска сала. Как-то убого на фоне сырокопченых колбас и прочих сервелатов. Но никто из компании ни словом не обмолвился по этому поводу. Разговор пошел совсем на другую тему. Ткнув пальцем в полутораметрового осетра, Палыч тяжело вздохнул:
— Разве это рыба! Вот раньше водились белуги длиной в шесть, даже семь метров.
— И ты их ловил, — бросил напарник Ильи.
— Если бы. Самая большая рыба, которую я поймал, была метра четыре.
— Откуда же ты выдумал про семиметровых?
— Передачу видел по телику. Там говорили, что при раскопках древних городищ находили костные останки белуг, и эти рыбы, по утверждениям ученых, достигали семи метров.
Напарник Ильи встал, сделал восемь шагов, обернулся и, прикинув расстояние, скептически заметил:
— Брехня! Чего только эти ученые не выдумают!
— А то, что после революции поймали белугу весом тонна с четвертью, тоже брехня? — резко возразил Палыч. — Это уже большевики понастроили электростанций, перегородили всю Волгу-матушку, отрезали рыб от их нерестилищ, вот осетровые и повывелись. А твердят, будто мы, рыбаки, виноваты. Брешут, сволочи. Осетров и белуг волгари испокон веку ловили. Те же раскопки показали, что наши предки редко ели другую рыбу, а осетровых в реке меньше не становилось. Только когда возвели плотины да отравили воду химией, они начали резко исчезать. Осетровые — рыбы древние, и они, как все старики, с трудом приспосабливаются к изменению условий. Это какой-нибудь ерш или карась готов выметать икру где ни попадя, а солидной белуге нужно постоянное место, в котором еще ее предки тысячелетиями нерестились. Ладно, поболтали — и хватит, вставайте работать.
