Было будто бы это все не сейчас, а когда-то до этого!
Как в прежние времена, когда он — было несколько тогда эпизодов! — общался с народом! На заводе, на рынке, на улице, где-то еще...
Смело общался с народом!
Я слышал — мы все слышали — их разговор!
Женщина лет сорока. Это она остановила президентский кортеж. Вы не поверите, она говорила о состоянии библиотек.
Вот как она сказала: у нас большие проблемы с библиотеками, я сама учительница русского языка и литературы и хорошо знаю, как обстоят дела, Борис Николаевич. А еще, Борис Николаевич, у библиотекарей и учителей, а также у врачей в поликлиниках очень низкие зарплаты.
А он ей отвечал: это неправильно, надо во всем разобраться.
А помощник ему говорил: обязательно разберемся, Борис Николаевич.
А я думал: где мой пистолет?
У меня не было с собой пистолета!
А она ему вдруг о себе говорит: меня зовут Галина Александровна, я живу на улице Маклина дом девять дробь одиннадцать, в одной комнате со взрослеющим сыном... дом в аварийном состоянии, квартира у нас коммунальная...
А он ей говорит: дадим вам новую квартиру.
А помощник ей говорит: во всем разберемся.
И все это рядом — передо мной! А я не взял пистолет!
Другие тоже стали спрашивать, но нечетко, сумбурно. К ним у него не было интереса.
Я тоже хотел: Борис Николаевич, неужели вы правда не пойдете сегодня в балет? (...или в оперу?) (Я еще не терял надежду.) Но тут широкая спина заслонила от меня президента.
А спросил бы — хрен бы они сказали.
Следователь, кстати, был настолько любезен, что показал мне потом газету: Ельцин, оказывается, в этот день возлагал цветы к монументу Пушкина.
Он грузно определил свое тело в машину. И все помощники и клевреты разбежались по своим авто. И весь кортеж медленно тронулся и повернул с Московского на Фонтанку.
Учительница стояла и смотрела на них, отъезжающих. К ней приставали журналисты из президентского пула. Мент-подполковник просил нас покинуть проезжую часть.
Скоро на Московском возобновили движение.
И я очнулся.
Я стоял под светофором в домашних тапочках и понимал, что такого шанса никогда больше не даст мне судьба. Почему я не взломал дверь в ванную? Но разве мог я догадаться, что такое случится и что он выйдет наружу из бронированного автомобиля?
Мог! Мог! Мог! Я просто обязан был это предвидеть!
Я видел себя стреляющим в президента. Я видел падающего — его. Я видел удивленные лица зевак, не смеющих поверить в освобождение от тирана.
Я бы мог даже спастись. У меня не было такой задачи. Но я бы мог бросить мой пистолет и побежать в подворотню.
