Восьмого марта пришёл к своей Гермогеновне И-Тин с выпивкой и закуской: в медицинской склянке плескалась мутная жидкость с желтоватыми хлопьями, в кастрюльке была нарезанная крупными кусками солёная рыба с жирной кожей, сохранившей рисунок чешуи. Гермогеновна не могла накрывать на стол, она лежала на диване с подслеповатой Машенькой и кучей книг, которые не было сил читать, но было приятно, что они рядом — родные, детские, тёплые: огромный Гоголь в одном томе со страшной картинкой, где мертвец встаёт из могилы, Толстой с протекающей крышей и тугосисей коровой, «Приключения Карика и Вали», тот самый Рабле, Дон Кихот с ерами и ятями. Лицо Гермогеновны было закрыто собранием «Эпических поэм»: «Перед рыцарем была лесная поляна, на поляне башня. И там высоко... как бы в огненном небе... неведомая молодая королевна простирала заходящему солнцу свои тонкие белые руки. Она просила, чтобы миновал сон этой жизни и чтобы мы очнулись от сна. Где-то вдали проезжала лесная бабатура верхом на свинье. Раздавалось гиканье и топот козлоногих. И задумчивый рыцарь возвращался домой».
И-Тин тормошил Гермогеновну — надо было поесть. Дети вытащили из буфета принесённый дворничихой хлеб. Часть солёной рыбы решили сварить, чтобы был суп на первое. Виталик, разглядывая кости, сделал научное открытие — эта рыба умела ползать. Зоолог похвалил мальчика, пообещал взять его к себе в аспирантуру, когда сам станет профессором. Пока готовилась уха, китаец достал мензурку, запихнул в неё кусочек ваты и начал фильтровать мутную жидкость. Запахло медкабинетом.
Солнце заглянуло в окна Цветковых, в природе совершался круговорот — прощай, тьма, теперь они до осени будут ужинать с лучами и весёлыми зайцами.
Это был замечательный праздник, правда, от разбавленного спирта и солёной рыбы у мамы заболело горло, но от горячей ухи всё прошло. Хлеб крошили в суп, посыпали зеленью — ростками горошка. Ели из кузнецовских тарелок с кобальтовым ободком и зелёным узором. Озарённая страшной догадкой Машенька в смятении покинула кухню — это была не рыба, это был её бедный муж!
Дети отправились чистить зубы в ванную, теперь там казалось не так темно и холодно, в окошечко лился весенний свет и кивал псевдоготический шпиль. Маруся давно туда не заходила и теперь с радостью встречала родные забытые мочалки и гранёные флакончики на треснувшем умывальнике. Над крышей свободно и торжественно перекликивались чайки, раздражённая ворона каркала в ответ свой «невермор». Дети завизжали в восторге, Аня с китайцем вздрогнули от неожиданности — вдруг загорелись лампочки, дали электричество.
