– Моя мать… она не понимает… Вы ей… помогите…
Больше он не выдержал. Слова потонули в диком крике, который исторгся откуда-то изнутри, словно там бесновался раненый зверь.
– Что нового на белом свете, Равич? – спросила Кэте Хэгстрем.
– К чему вам это знать, Кэте? Думайте лучше о чем-нибудь приятном.
– Мне кажется, я здесь уже целую вечность. А все остальное отодвинулось, будто тонет.
– Ну и пусть себе тонет на здоровье.
– Нет. А то мне начинает казаться, будто эта палата мой последний ковчег, а за окнами уже подступает потоп. Так что там нового на белом свете, Равич?
– Нового ничего, Кэте. Мир по-прежнему рьяно готовится к самоубийству и столь же рьяно не желает себе в этом признаваться.
– Значит, война?
– Что будет война, знает каждый. Единственное, чего не знает никто, – это когда. И все уповают на чудо. – Равич усмехнулся. – Столько уверовавших в чудо государственных мужей, как нынче в Англии и Франции, я в жизни не видывал. Зато в Германии их мало, как никогда.
Она лежала молча.
– Неужто такое возможно… – вымолвила она наконец.
– Да, это кажется настолько невозможным, что однажды и впрямь случится. Как раз потому, что каждый считал это невозможным и ничего не предпринимал. Боли бывают, Кэте?
– Не настолько часто, чтобы нельзя было терпеть. – Она поправила под головой подушку. – Как бы я хотела смыться от всего этого, Равич…
– М-да, – ответил он без особой убежденности. – А кто бы не хотел?
– Вот выйду отсюда и сразу поеду в Италию. Во Фьезоле. Там у меня тихий старый дом с садом. Поживу покамест там. Правда, будет еще прохладно. Бледное, но уже ласковое солнышко. К полудню первые ящерицы на южной стене. Вечером колокольный звон из Флоренции. А ночью луна и звезды над кипарисами. В доме книги и большой каминный зал с деревянными скамейками. Можно сидеть у огня. В решетке камина специальная полочка, чтобы бокал можно было поставить. Красное вино – оно тепло любит. И людей никого. Только старички, муж с женой, они за домом присматривают.
Она взглянула на Равича.
– Замечательно, – сказал он. – Тишина, огонь, книги – и мир. В прежние времена это все считалось мещанством. А нынче… Нынче это мечта о потерянном рае.
Она кивнула:
– Вот я и хочу какое-то время там побыть. Месяц. Может, и пару месяцев. Не знаю. Успокоиться хочу. А уж потом снова сюда – и домой в Америку.
Равич слышал, как в коридоре развозят подносы с ужином. Позвякивала посуда.
– Хорошо, Кэте, – сказал он.
Она замялась.
