Терпение мое постепенно подходило к концу.
– Не смей насмехаться надо мной, Джоанна!
Это были последние слова, которые я услышала от него в тот день.
Тем временем всякий раз, когда мы встречались с матерью Уилла, будь то за обедом, за ужином или просто за шитьем, когда меня призывали в ее комнату, чтобы побыть с ней, эта леди высоких принципов и нетерпимая к чужим ошибкам постоянно доставала меня своими язвительными замечаниями. Мол, это я сама поощряла Томаса Холланда. Это я послала его в Авиньон с этим дурацким поручением, которое только еще глубже затянет нас в болото сплетен. Мало того, так я еще и подбила Холланда искать властной поддержки в нашем доме – для нее было очевидно, что это моих рук дело. Я видела, как Уилл смотрел в мою сторону, но не решался снова вступиться за меня, а вдовствующая графиня тем временем уверяла, что если ее семья станет еще бóльшим посмешищем при дворе, то это исключительно моя вина. Мои моральные принципы и супружеская верность полностью скомпрометированы. В моих жилах, может быть, и течет королевская кровь, но я напрочь лишена благопристойности, присущей принцессам. Однако, с другой стороны, почему это должно кого-то удивлять? Мой отец был изменником, пусть даже оправданным, но все-таки изменником, и на мне до сих пор лежит пятно предательства.
На протяжении всей этой тирады я сохраняла безукоризненно хорошие манеры. Отвечая обидой на обиду, никогда не победить. И даже ее выпады в сторону моей семьи и моих моральных устоев не вызвали ожидаемой ею реакции. Усвоив однажды, что в битвах побеждает жесткий контроль над собой, я теперь иногда и сама поражалась собственному самообладанию.
– Вы позорите свое прославленное имя.
Не отвечая, я сделала еще серию идеально точных стежков на поясе, который расшивала.
– Вам что, нечего сказать?
– Я подумаю над этим, миледи. – Улыбка у меня получилась тоже идеальной.
В итоге вдовствующая графиня оставила свои потуги заклеймить позором мою бедную голову, поскольку я так и не доставила ей удовольствия какими-нибудь легкомысленными ответами, за которые она могла бы ухватиться.
Уилл же просто старался не попадаться ей на глаза, и это было мудро с его стороны.
А что же король? Впервые в жизни я на себе почувствовала всю тяжесть бремени королевской немилости. Король был чрезвычайно недоволен. Он сам способствовал нашей с графом свадьбе, а теперь два самых многообещающих его молодых рыцаря вдруг сделали его предметом насмешек, и весь двор посмеивался над этой прискорбной ситуацией. А факт выкупа Эдуардом прав на французского коннетабля и великого камергера неожиданным образом стали тем
