Теперь, когда его труд был почти закончен, Вей вспомнил о детях и приехал в Шанхай провести с ними Новый год.
Однако вилла на авеню Жоффр была пуста.
Сын Лю гостил в Пекине, а дочь Фей уже девять месяцев жила в Париже, куда она поехала вместе с женой директора Индо-Китайского банка.
Вей был раздосадован отсутствием детей, особенно затянувшимся путешествием дочери, проявившей слишком много самостоятельности.
Дверь в комнату сына была открыта. Вей заглянул в нее.
У стены стоял большой кожаный чемодан: очевидно, Лю вернулся из Пекина…
На столе лежала радиограмма: «Встречайте завтра „Президента Монро“. Фей».
Довольный Вей вышел в столовую.
Со стены золотом букв радостно кричало новогоднее изречение: «Из четырех времен года весна считается лучшим».
IX
Зеленые стены задумчивого оттенка, свойственного дорогим изумрудам, служили прекрасным фоном для двух цветных окон и причудливого буфета в великолепном баре гостиницы «Астор Хаус».
Каждые два года заботливая администрация отеля меняла внутреннюю отделку помещения, прибегая к услугам малоизобретательных, но дорогостоящих декораторов.
В 1925 году в баре «Астор-Хаус» царил персидский стиль. Оба окна были разрисованы светящимися цветами и фруктами, обрамлявшими сцены из знаменитой поэмы Омара Хайяма.
На первом окне, на стекле был изображен персидский алкоголик, старательно осушающий огромную чашу под сенью склонившихся над ним розовых кустов, корни которых переплетались с четырьмя затейливыми строчками:
Then to this earthen Bowl did I adjourn
My Lip the Secret Well of Life to learn:
And Lip to Lip it murmured: – «While you live
Drink! – for once dead you never shall return!»
[9]На втором окне во все горло заливались пестрые, как попугаи, соловьи. Одетая в фантастическую пижаму стриженая девушка, более похожая на «герл» из американского ревю, чем на персиянку XI века, наливала вино в объемистую чашу привыкшего к пьянству и стихам бородатого перса.
Между двух окон возвышался буфет, уставленный напитками всех стран и народов – от ядовитого, как разведенный купорос, абсента до ласково-золотого ямайского рома.
Мутноглазый бармен с багровым лицом, похожим на лицо тряпичной куклы, облитое вишневым бренди, ловко жонглировал бутылками. Высокая стойка, покрытая толстым стеклом, напоминала ширмы. Когда бармен наклонялся над стойкой, сидевшим за столиками пьяницам казалось, что перед ними кривляется петрушка.
Было два часа дня. Как всегда в это время, бар был переполнен.
