Шарманка | страница 28

А другие видели его согнутую спину, убегавшую в чащу скачками. Сыпалась хвоя. Ему в волосы попадали червячки с березы, совершенно зеленые, как молодые листочки. Разорвал себе платье о колючие пальчики крыжовника.

Перелески выглядывали на него из-под елок; на сырой земле лежали их сиреневые кусочки неба, а из канавы пахло вечерней водой.

Потом он удирал на своем колесе. Озябший к вечеру воздух подгонял его.

А из-под вечерней зари вылезла темнота, пахла черноземом, цветами и водой. Большое бархатное лицо наклоняла над землей и шептала. Точно ночные крылья шевелились.

От времени до времени в темной и узкой детской, между бесконечными понедельниками, вторниками, цвета обыкновенной скуки, открывались приятно тревожные окошечки, откуда мог придти праздник.

Тогда начинали жить радостным нетерпеньем.

Так ждали назначенной заранее поездки за город с золотым утренним отъездом и тишиной вечернего возвращения, среди замирающего городского рокота; очарований игры неисполнимой сейчас; обещанного, волшебного чтения вслух в маленькой гостиной, при трепетании лампового света на фарфоровых игрушках и в отражениях зеркал.

Любили коротать время до назначенного срока; по утрам просыпаться с нетерпеливо приятным сознанием: это еще один день прошел и наступил другой, и есть зачем торопиться его скорей прожить.

Тогда шторки по утрам бывали светлые и дразнили вскочить с постели.

Были определенные, каждогодние времена ожиданий: к Рождеству елки и подарков, т. е. собственно, елочного царства, пахнущего позолотой и хвоей и цветными свечками.

К вербе пестрых бумажных розанов, желтых восковых птичек на фоне весенней слякоти. Но лучше всего было, когда в конце мая можно было начинать мечтать о даче с удивленными белыми звездочками в густой траве, с зелеными деревьями и катаньями в шарабане.

Участвовали в приготовлении этого будущего, в уборке квартиры. Надевали белые чахлы на статуэтки и мебель гостиной, начинали убирать игрушки в шкафу красного дерева. В комнатах становилось ново, светло, пусто и гулко. Появлялись сундуки, пахло новыми веревками и сеном,

И во всех этих запахах и звуках жило будущее, и мечта о нем. Что-то новое должно было прервать ряд обыкновенных дней, надоевших обязанностей; потом правда они снова наступали, но все же это было временное избавленье от царства настоящего. Потом снова тянулись: длинная скучная детская, отделенная от владений старших, непонятная далекая мама, точно декорация смутного фона, проходила шелестила платьем. Говорила о каких то выездах. Старшую сестру «вывозили». И от этого она все стояла пред зеркалом, кругом суетилась француженка; а нас уводили в детскую.