Ты думаешь: «Всё как у человека, а человека нет».
И ты перекликаешься со своими стихами, но…
Как аукнется, так и откликнется.
И стихи тебе отвечают таким же мрачным весельем.
Чего-чего в них только нет.
Тут и «стаканы копыт», «серебряные улитки слез», и «фалды жизни», и «бабочка июня», которая «вылупляется из зеленого кокона мая», тут и «балансы великолепных дней», «тротуары, где пряди снега завиваются височками чиновника»…
Словом, весь арсенал слов и образов площади, улицы, сутолоки, движения. Как будто назло кому-то ты хочешь показать – смотрите, какой я живой.
А из твоих глаз глядят восковые зрачки куклы.
Ты не живой и не мертвый. Ты просто предметный. Случай необыкновенный, изумительный. Двигающийся предмет.
На улицах Москвы как в огромной рулетке.
Мое сердце лишь шарик в руках искусной судьбы.
Шершеневич
В этих строчках есть какая-то подсознательная правда.
Человека нет. Поэта нет. Сердца нет. Вместо сердца шарик. Холодный стеклянный, чужой для всех и для тебя прежде всего.
И хотя ты решил ждать:
И ждать, пока крупье, одетый в черное и серебро,
Как лакей иль как смерть, все равно, быть может,
На кладбищенское зеро
Этот красный шарик положит.
Шершеневич
Но напрасно – предметы не умирают. Они «бессмертны».
Люди любят, ненавидят, они к чему-то стремятся и чего-то добиваются.
И тебе хочется доказать, что тоже умеешь и любить, и ненавидеть, и веселиться (главное веселиться).
Надрывающимся голосом ты кричишь:
И сегодня мне весело,
Весело,
Весело,
Я от счастья блаженненько глуп,
а мне вспоминаются слова женщины, знавшей тебя лучше других.
Но ты неутомим в своей изобразительности.
«Если нет Бога – его надо выдумать», – сказал Вольтер.
Ты следуешь его примеру. Если нет жизни – ее надо выдумать. Ты мечтаешь прослыть настоящим, «живым» поэтом и даже преподносишь нам рецепты:
Для того, чтобы стать настоящим поэтом,
Надо в минуту истратить века.
Да, но тебе легко оперировать с «минутами» и «веками», ты ведь не человек. Отсюда и твоя уверенность в твоем «бессмертии», и ты продолжаешь:
Не верить ребячливо, что станешь скелетом.
И мы верим тебе. Было бы «ребячливо» верить, что предметы умирают, что предметы становятся скелетом.
Звонко кричу галеркою голоса ваше имя.
Шершеневич
Но почему твоего крика никто не слышит, Вадим?
Тебе кажется, что ты кричишь. В действительности, нет. Ты только шевелишь губами. (Не больше как на экране кинематографа.)
Но, несмотря на эту жуткую веселость, которой ты хочешь скрыть свой «гроб пустой», несмотря на твою «предметность», несмотря на твое кажущееся и самодовольное благополучие, я чувствую в тебе какое-то странное и страшное, заглушённое и… живое страдание.
