Ренат проследил за взглядом гостя:
— Нравится? Я благодарен персоналу, что мне позволяют жить вот так. Если бы не они, у меня всего этого не было бы. Мебель, постельное белье, покрывало — это все мое личное.
Медсестрички дарят, а я дарю им рисунки. Это здорово, учитывая, сколько я здесь — и сколько мне тут жить.
— Это сколько же?
— Всю жизнь! — засмеялся Ренат. — Это не тюрьма, здесь нет сроков освобождения. Тут лечат, пока не вылечат. А меня вылечить нельзя.
— Давно ты здесь?
— Десять лет.
Они по-прежнему находились в разных концах комнаты. Север чувствовал, что так правильней. Несмотря на внешнюю адекватность Рената, списывать со счета рисунки разлагающихся трупов было нельзя.
— Десять лет — это много, — оценил Север. — Сколько тебе сейчас?
— Двадцать четыре.
— То есть, в четырнадцать прибыл? Не рановато ли? Это же взрослая больница!
— Вообще, да, но иногда делают исключения, — пояснил Ренат. — Если несовершеннолетний опасен для себя и окружающих, его могут изолировать в таком месте, как Степновичи. А я опасен.
— Настолько?
— Сначала меня определили в школу для трудных подростков. Не знали, что со мной делать, и послали туда. Но я убил трех сокамерников, санитара и полицейского. Тогда меня сослали сюда. На край земли.
Он говорил об этом все так же невозмутимо. А ведь так не бывает! После подобного преступления хоть какие-то эмоции должны были остаться… Но нет, для Рената это было банальным воспоминанием. Так нормальный человек вспоминает позавчерашний поход в магазин.
— За что тебя определили в спецшколу? — спросил Север.
— За преступление.
— Это понятно. За какое?
— Не хочу об этом говорить, — нахмурился Ренат. — Это было давно.
— Хорошо, не будем. Я, в конце концов, не врач, не имею права тебе в душу лезть.
На самом деле Северу было более чем интересно, что же изначально совершил четырнадцатилетний подросток, который потом между делом уничтожил пять жизней. Но для того, чтобы затрагивать такие темы, нужно было хоть какую-то связь с собеседником установить, а связи не было.
— Я не люблю говорить о том, о чем сожалею, — пояснил Ренат. — В данном случае, мне и правда жаль.
— Я уважаю это. Тогда давай поговорим о твоих рисунках. Почему ты начал рисовать?
— Вы об этом? — Пациент обвел рукой комнату. — Это не рисунки. То есть, рисунки для вас, но не для меня. Это мысли в моей голове. Когда их стало слишком много, я стал искать способ выпустить их. Иначе моя голова взорвалась бы! Я сделал это так. Никто не в обиде, никто не страдает.
