– Мне вот шестьдесят лет, а я молодой…
Обязательно будут аплодировать.
Но это не нравится ему. Нет, не то, не то. А что же сказать, когда хвалят? Ведь что-то сказать нужно. Сказать, что просто хочется работать, быть живым человеком, как все? Полезным членом общества? Так, что ли? Но не выходит это.
Он и не говорит почти ничего. Не говорит. Тем не менее, выбрали делегатом на конференцию.
Сильно взволновался. Ничего не мог сказать. Поехал в новый городок, недалеко от шахт. Сорок лет знает эту дорогу. Сколько сапог исхожено по камням и грязи! Сколько горестных воспоминаний, обид, унижений, нищеты! Тяжелая была жизнь!
Теперь по этой же дороге едет на машине, в чистом костюме, побритый, свежий. Воздух, солнце – не те. Воздух новый, солнце новое.
Приехали в городок – в гостиницу. Новый красивый дом, деревья, чистая комната, свежая постель! Чистота, опрятность, уважение, порядок! Вокруг товарищи. Невозможно… Горло сдавлено… Куда деваться? В коридоре телефонная будка. Скорее туда…
– Елисеев, куда ты? Сейчас завтрак.
Не отвечает. Спешит в телефонную будку. Скорее. К счастью, не замята… Зашел, закрылся. И заплакал…
Обильные слезы – от счастья, от захватывающей радости – полились по щекам. Минут десять не мог успокоиться. Наконец успокоился и вышел, бормоча. себе под нос:
– Старость. Трудно сдерживать чувства.
* * *
Над городом летали самолеты. Спускались на парашютах мужчины и женщины. Играла музыка. В городе был праздник. Недавно кончился большой парад. Залитые солнцем улицы были переполнены народом.
Большой пляж был тоже переполнен. И тут в гуще голых тел, стоявших в воде, купавшихся и отдыхавших, обращал на себя внимание черный сутулый человек с впавшей грудью, – видно, чувствовавший отвращение к воде, к обильному солнцу и ко всему этому блеску и радости, которые были разлиты вокруг, но пришедший сюда потому, что потянула его сюда женщина. Вот она. Его женщина. Вот она! Выше его ростом, толстая, ленивая, совершенно развращенная бездельем и образом жизни купленной самки. Но привлекательная, острая, грешная. Он до смешного оберегал ее, не отходя от нее ни на шаг, держа ее за руки, за плечи. Она, совершенно отупевшая от безделья и паразитизма, капризничала. Шла в воду – ежилась, фыркала, гримасничала, бросала кокетливые взгляды на мужчин, а он, раб, привязанный к этому телу, шел за ней, видимо, страдая от ревности, воды, но не доверяя ее ни воде, ни песку, ни солнцу, ни взглядам окружающих. Что это было? Страсть? Неуверенность в себе? В ней? Так или иначе, это было главным в нем, невидимому, не только в этот солнечный день, в этот праздник. Это было главным в нем продолжительное время, и это поражало своей убогостью и никчемностью – в этот светлый, радостный, праздничный день, в этом обилии людей, солнца, музыки!
