Я родился в цветущем затишьи деревни,
Над ребенком звездилась лазурью сирень,
На опушке лесной, светлоюной и древней,
И расцвел и отцвел мой младенческий день.
Не отцвел, – лишь, светясь, перешел в перемену,
За цветами – цветы, к лепестку – лепесток,
Опьяняющий ландыш влюбляет вервену,
Васильки словно песнь из лазоревых строк.
На прудах расцветали, белея, купавы,
В их прохладные чаши запрятался сон,
И качали мечту шелестящие травы,
Был расцветом мой полдень сполна обрамлен.
Я позднее ушел в отдаленные страны,
Где как сталь под Луной холодеет магей,
И цветет булава, ест цветы как тимпаны,
Как змеиные пасти ряды орхидей.
Я узнал, что цветы не всегда благочестны,
Что в растеньях убийственный помысл глубок.
Но в Змеиных Краях мне не цвел неизвестный,
Мне приснившийся, снящийся, жуткий цветок.
Лепестковый кошмар, лепестками обильный,
Окровавленной чашей раскрылся во сне,
А кругом был простор неоглядный и пыльный,
И чудовищный рев был подобен волне.
На несчетности душ выдыхает он чары,
Захмелевший, тяжелый, разъятый цветок,
Чуть дохнет, меднокрасные брызнут пожары,
И пролитая кровь – многодымный поток.
Эта сонная быль, чаша полная гуда,
Смотрит тысячью глаз и стоит предо мной,
Из садов Сатаны к нам восползшее чудо,
И как мед там внутри – заразительный гной.
